Остановились. К Искрову подходит офицер СС. В окнах барака — любопытные лица.
О ф и ц е р. Развяжите ваш мешок. Развязывайте…
И с к р о в. Это нужно не мне, а вам. Развязывайте сами.
Офицер подзывает ефрейтора. Тот бросается к мешку, развязывает его и высыпает на землю содержимое. Достает кисть, наносит на левый борт куртки лагерный номер. Под номером вешает красный треугольник.
О ф и ц е р. В карантин!
Карантин — маленькая комнатка. Столик. Койка. И с к р о в сидит на койке. Входит к а р а н т и н н ы й у б о р щ и к. Это полуголый человек с шарфом на шее и в резиновых калошах. Ставит перед Искровым поднос с едой.
И с к р о в. Что это?
У б о р щ и к. Завтрак генералу. Черный кофе, куриное яйцо, сливочное масло, серый хлеб.
И с к р о в (сглатывает слюну, на мгновенье закрывает глаза, борясь с соблазном). Куриное яйцо? Два ломтя хлеба!.. В лагерях дают буханку на шестерых. Хлеб — на треть из опилок. Откуда же такая благодать?
У б о р щ и к. Генералу.
И с к р о в. Завтракать я не буду.
У б о р щ и к (удивленно). О! Я понимаю: вы хотите кушать, как все. А я бы… я бы все это съел, съел, съел! (Он по-волчьи скалит зубы, хихикает.)
И с к р о в. Унесите.
У б о р щ и к (схватил поднос, сделал несколько шагов и с полдороги вернулся). Я — уголовник, убийца. Но я способен понимать все. Слушайте: наступление на Ленинград сорвалось под самым городом. Невероятно, но факт. Извините! (Шлепая калошами, уходит.)
Хаммельсбургский лагерь для советских военнопленных. Темная комната со столиком и койкой. Изможденный голодовкой И с к р о в лежит на койке. Входит тучный генерал ф о н Д р е й л и н г. Искров поднимается. Фашистские с о л д а т ы вносят и ставят на стол несколько изысканных блюд. Солдаты выходят.
Д р е й л и н г (с искусственным оживлением). Дмитрий Иванович! Дмитрий Иванович! Боже мой, что происходит! Вот уж не думал с вами встретиться при таких нелепых обстоятельствах. Боже мой! Я часто вспоминаю, как опьяненная революцией чернь выдворила Луизу с грудным младенцем на руках из моего потомственного особняка… Боже мой! Спаситель моей жены и дочери в таком каземате… Да я ведь ваш должник. Предпочитаю жить в мире со своими кредиторами. Помните, я у вас занял в Петербурге? (Достает бумажник.)
И с к р о в. Не помню.
Д р е й л и н г. Как же, Дмитрий Иванович! В моем до-тле на Мойке! Вы ссудили Луизу Карловну тремя сотнями рублей. Возвращаю вам с процентами. (Отсчитывает деньги.)
И с к р о в. Дрейлинг, уберите свои рейхсмарки. Я смотреть на них не желаю.
Д р е й л и н г (прячет деньги). Вы нисколько не изменились, Дмитрий Иванович. Нравственное начало продолжает подавлять в вас здравый смысл. Интеллигентская болезнь, которая так страшно мешает жить и работать. Это — чисто русская черта, которая, вероятно, свойственна и мне… Не правда ли? Но с этим надо бороться, бороться.
И с к р о в. Зачем бороться? Высокая мораль помогает в работе. Все дело в том, о какой работе речь…
Д р е й л и н г. Да-да, здесь мы с вами не разойдемся. Да, конечно, основой жизни должно быть уважение к личности, к труду и уму людей. И вы, и я — старые русские офицеры, порядочные люди — хорошо знаем это. Но как быть, когда личное приходит в конфликт с… не личным? Вот тут…
И с к р о в. Вы — комендант, а я — пленник. Пусть это вас не беспокоит…
Д р е й л и н г. О, нет… Такому пленнику, как вы, необходим именно такой комендант, как я. Надеюсь, что между нами не будет недоразумений. Я говорю о более важных вещах — о войне, о том, что история народов превращается в борьбу рас…
И с к р о в (резко). Чепуха.
Д р е й л и н г. Я не политик, я — просто военный человек. Потому и говорю только о таких фактах войны, как, например, недавнее форсирование Днепра германскими силами. Поразительные темпы наступления!
И с к р о в. А почему вы не наступаете вместе с германскими полчищами на Россию, а торчите комендантом в этой мышеловке?
Д р е й л и н г. Я не стремлюсь к лаврам победителя в этой войне. Я не перестаю чувствовать себя русским. (Помолчав.) И еще одно: германские лагеря для военнопленных — ужасны! Если люди умирают здесь недостаточно быстро, их убивают. Самый крепкий человек выдерживает максимум полгода. Коммунисты — первые кандидаты. Такой человек, как я, — спасение для лагеря. Благодарную память множества моих несчастных русских соотечественников я очень хотел бы заслужить. Вот мой скромный ответ на ваш недостаточно скромный вопрос, Дмитрий Иванович. Социалисты гораздо чаще становятся обывателями, чем обыватели — социалистами. Слава богу, что я — ни то и ни другое. Неужели вас не страшит, что вы — коммунист?