Владимир ФИРСОВ
БЕССМЕРТИЕ ДЛЯ РЫЖИХ
Академик Рин стремительно шагал по своему скромному — в духе времени — кабинету, заложив руки за спину. Референту, который стоял у стола с папкой в руках, почтительно следя глазами за патроном, постепенно стало казаться, что комната начинает медленно вращаться, как гигантская центрифуга.
— Значит, говорите, добился Элинвар? — бросил на ходу академик. — Опередил нас? А вы все куда смотрели?
Референт только руками развел. Сказать ему было нечего,
— А теперь — сразу с докладом к Президенту? — Академик даже пришлепнул губами, изображая возмущение. — Ловок, ловок Элинвар. Ничего не скажешь. Но мы завидовать не будем. К тому же, насколько я понял, успех лишь частичный… Прочитайте, что там про рыжих? — Академик круто повернулся к зеркалу и с видимым удовольствием пригладил свои черные, ежиком, волосы — не то чтобы очень густые, но для мужчины его возраста вполне достаточные.
Референт раскрыл папку и быстро нашел отчеркнутое красным карандашом место.
— “К сожалению, действие препарата ограничено особенностями хромосомного строения организма, — прочитал он. — Выявлено, что цвет волос человека служит своеобразным индикатором, сигнализирующим о том, будет препарат усвоен организмом или нет. Нами обнаружено и доказано в серии опытов, что препарат усваивается только рыжеволосыми людьми. Это, безусловно, является крупным недостатком препарата, так как полностью исключает возможность его применения огромным числом людей”.
— Значит, полностью исключает… — задумчиво повторил академик и опять пригладил волосы. — Иначе говоря, бессмертие только для рыжих? А что скажет Президент? Не хотел бы я быть на месте Элинвара…
Он остановился перед большим — в полтора человеческих роста — красочным портретом Великого Человека, Первого Гражданина и Пожизненного Главы Государства, занимавшим все пространство между окнами кабинета от пола до потолка. Живописец изобразил Президента на эспланаде Дворца Государственного Совета, откуда он внимательным взором обозревал вверенную его попечению страну. Несмотря на свои годы, Президент был высок и строен, как и положено Великому Человеку, а его иссиня-черной шевелюре мог позавидовать победитель недавно прошедшего в Столице всемирного конкурса красоты.
— Значит, только для рыжих… — повторил академик и опять закружил по кабинету. — А другим что? Сам-то он каков, изобретатель?
— Рыжий до невозможности. Про него говорят, что у Элинвара не голова, а восходящее солнце…
Академик Рин поморщился. Неосторожное сравнение привело его в дурное настроение.
— Так и следовало ожидать, — пробормотал он. — Все бескорыстные таковы. Каждый в бессмертные норовит…
Он ходил по кабинету так долго, что референт даже стал покачиваться и с тревогой ощутил неприятное шевеление в желудке, как при морской болезни.
— Откуда сведения? — спросил Рин наконец.
— От моей супруги, — с готовностью ответил референт. Академик гневно воззрился на него. Тот понял свою ошибку и мигом разъяснил:
— Она сейчас секретарем у Элинвара. Перепечатывала его доклад для Президента и, конечно, сделала мне копию.
— Интересно было бы посмотреть на их препарат. Мне лично он бесполезен, — Рин снова провел ладонью по волосам, — но как-никак я директор Института Бессмертия.
Референт словно дожидался этих слов — он тотчас протянул на ладони небольшую ампулу, в которой перекатывались ярко-синие горошины.
— Супруга принесла, — пояснил он, увидев удивленный взгляд академика. — Их там наделали видимо-невидимо. Теперь все синие ходят.
— Это почему же? — поинтересовался Рин, с удовольствием встряхивая ампулу.
— Таково свойство препарата. Если препарат не усваивается, он кумулируется в кожных покровах, и человек постепенно синеет. Говорят, пожизненно, если всю дозу принять…
— И все равно глотают, — прошептал академик. — Надеются… Какова же дозировка?
— Одна таблетка ежедневно в течение двух недель. Обязательно перед едой.
— Все-таки я правильно сделал, выгнав рыжих из института, — сказал Рин. — Рыжие — они всегда рыжие. Только о себе думают. Бессмертия захотелось… Его, между прочим, заслужить надо! Делами, а не таблетками. Вот так-то.
Он взглянул на часы. Подходило время обеда.
— Вызовите мою машину.
Когда за референтом закрылась дверь, академик торопливо налил стакан содовой, вытряхнул из ампулы на ладонь синюю горошину и отправил ее в рот.
— Подумать только! — пробормотал он, запивая таблетку. — Бессмертие для одних рыжих! Да за это расстрелять — и то мало!
В Институте Бессмертия действительно не было ни одного рыжего. Академик Рин уволил их, едва став директором института.
Нельзя сказать, что инициатива этого мероприятия принадлежала целиком ему одному. Как всегда в подобных случаях, был целый ряд привходящих обстоятельств — таких, как чье-то мнение, узнанное или угаданное, что-то прочитанное между строк в бумагах, где о цвете волос и не говорилось, и многое тому подобное. Конечно, не последнее место здесь занимала личная неприязнь.
Академик Рин очень не любил рыжих. Это чувство зародилось в нем еще в те забытые годы, когда он был босоногим мальчишкой, и безжалостные товарищи дразнили его “Ринришка — рыжая мартышка” и кидали в него гнилыми бананами. А был он рыж до чрезвычайности — до пламенной красноты, и это доставляло ему множество больших и маленьких огорчений.
Когда на спортплощадке гимназии начинался бейсбольный матч, его всегда оставляли в запасных, хотя ему так хотелось самому точными ударами биты посылать мяч вперед под восторженные вопли болельщиков. В старших классах девочки никогда не приходили на назначенное им свидание. Конечно, виной этому была его рыжая голова. Постепенно Рин все больше убеждался, что быть не таким, как все, очень плохо. Уже к третьему классу он возненавидел свою огненную шевелюру и старался всегда ходить стриженным наголо, что, впрочем, не спасало его от насмешек. Он перепробовал все: ходил в шапочке даже в сорокаградусный летний зной, ежедневно брил голову под Юла Бриннера — популярного киноактера… Все было напрасно. Прозвище “рыжая мартышка” словно приклеилось к нему.
С опостылевшим цветом волос он расстался лишь после гимназии. На приемные экзамены в университет приехал черноволосый юноша, в котором только с трудом можно было узнать прежнего Рина. Правда, много неприятностей доставляла ему не очень прочная в те времена краска. Приходилось воздерживаться от купания в самые жаркие дни, и лишь героические усилия спасали его реноме в дождливую погоду.