— Я сильно люблю его, — сказала женщина, и глаза ее наполнились слезами.
Тоня пододвинулась к женщине и поцеловала ее в бледные губы, как подругу, у которой большое, но поправимое горе.
— Ничего. Все будет хорошо, — сказала она, и в душу ее легла первая тень человеческого горя. — Ничего. Понимаешь?
Она молча попила чаю и вместе с Хойко пошла в соседний чум.
В чуме Васьки Харьяга его две жены шили одежду для батраков. Увидев вошедших Тоню и Хойко, они бросили работу и уползли за занавеску, что была подвязана за шесты над широкой постелью.
— Здравствуйте, — сказала Тоня.
— Им не полагается без мужчин разговаривать с посторонними, — сказал Хойко. — Садись к костру и подождем брата Васьки Харьяга. Он чинит нарты.
До слуха Тони действительно донесся стук топора, потом он стих, и через минуту вошел высокий мужчина в малице с откинутой сюмой.
— Ань-дорова-те! — приветствовал он, протягивая руку Хойко. Руку Тони он не взял.
«Не полагается, видно», — с неприязнью подумала Тоня и вытащила синенькую тетрадку.
— Зачем приехали? — осторожно спросил мужчина.
Хойко кивнул головой на девушку.
— Из Москвы приехала, сват.
— Из Москвы?
— Да, — сказала Тоня, — буду жить в тундре и учить вас грамоте.
Мужчина промолчал. Он исподлобья осмотрел девушку, и на лбу его легла тяжелая складка.
— Мне все равно, — сказал он.
— Мы ничего и не хотим, — сказал Хойко, — она тебя только спросит немного, чтобы запомнить все это на бумаге, и мы можем попить чаю.
Мужчина посмотрел на женщин, и одна из них, взяв котелок, вышла за снегом.
— Большое хозяйство у вас? — спросила Тоня подчеркнуто равнодушно.
— Хозяйство?
— Сколько олешков, спрашивает хабеня.
— Олешков?
Мужчина потрогал левой рукой тощую бороденку и задумался. Через минуту он спросил:
— А зачем это знать хабене?
— Это нужно, — сказал Хойко.
— Ладно, я подумаю, — произнес мужчина, посмотрел в костер, покрытый легким пеплом листьев тундровой березки, встал и вышел из чума.
Вновь издалека донесся стук топора.
— Как ты думаешь — он скоро вернется? — спросила растерянно Тоня.
— Не знаю, — сказал Хойко, — он ведь кулак.
Вошла женщина с котелком, полным снега. Она подбросила хворосту в костер и ушла за занавеску.
— Хозяйка, — сказал Хойко, — Васька Харьяг просил тебя рассказать хабене, какое у вас стадо. Ему нельзя говорить об этом русской женщине, чтобы не заболели ваши олешки.
— Няхар йонар будет, однако, — сказала спокойно женщина.
— Три тысячи как не быть? — подтвердил юноша. — Запиши-ко.
Тоня записала.
— А как тебя звать, девушка? — спросила она.
— Ма-ань? Игарам.
Тоня записала в тетрадку «Мария».
— Не так записала, — поправил Хойко, — она спросила, про ее ли имя спрашивают.
— Конечно, про ее, — смутилась девушка.
— Она говорит, что не знает своего имени. Ее звать Олена.
— Надоели мне эти китайские церемонии, — сказала Топя.
— Я не знаю, что такое китайские церемонии, — смущенно, точно извиняясь, сказал Хойко.
Тоня уныло посмотрела на Хойко и прислушалась. Стук топора прекратился. В чум вошел брат Васьки Харьяга. Он достал табакерку, понюхал и не торопясь посоветовал Хойко:
— В тундре худо жить — передай это хабене. В тундровом Совете знают, сколько у меня с братом олешек, пусть там спросит.
— Я это узнаю и у тебя, — сурово сжав губы, сказала Тоня, — завтра Васька Харьяг сам приедет и скажет мне. Иначе он не будет спокойно спать полгода.
— У тебя есть оружие?
Тоня вывернула карманы и открыла чемодан.
— Видишь, у меня нет оружия. Но завтра Васька Харьяг приедет ко мне и скажет, что у него олешков няхар йонар — три тысячи.
Мужчина пытливым взглядом обвел женщин, и те поежились от страха.
— В тунсовете записана только тысяча оленей, сват, — сказал Хойко. — В тунсовете думают, что у вас только один батрак…
— Нам нечего здесь делать, — захлопнув чемодан, сказала Тоня. — Нам не хотят говорить правду.
— Мы и без русских хорошо жили, — угрюмо ответил мужчина, — русским никогда мы кланяться не будем.
— До свиданья, брат Васьки Харьяга. Пусть завтра в мой чум приедут все ваши батраки. Послезавтра это уже будет поздно…
И Тоня вышла впереди Хойко.
Когда нарты двинулись в обратный путь, юноша и девушка услышали женский крик в чуме Васьки Харьяга.