— Он их бьет, — сказал Хойко.
Девушка вздрогнула.
— Остановись, — попросила она, — его надо проучить.
— Нельзя, хабеня, — мягко запротестовал Хойко.
— Остановись! — крикнула Тоня. — Я ему, сволочи, покажу!..
Хойко остановил упряжку.
— Ладно, поедем, — тихо сказала она, — пока еще рано… Надо обдумать. Гони скорее в тунсовет. Жалко, что я не собрала всех свидетелей.
Хойко улыбнулся и в низине между сопок, у кустов яры, остановил упряжку.
— Пиши, — сказал он, смеясь, — я ведь все знаю.
И озябшими руками Тоня записала страшные подробности жизни Васьки Харьяга и его брата. Хойко знал все.
— Что ж ты мне этого сразу в палатке не рассказал? — удивилась Тоня.
— Ты мне очень нравишься, — застенчиво улыбнулся Хойко, — мне хотелось ехать с тобой до самых теплых рек, откуда прилетают птицы.
— Ишь ты… — сказала Тоня и, сбросив варежки, провела озябшими руками по щекам Хойко. — Хочешь, я тебя поцелую?
И, крепко обняв за шею, она поцеловала Хойко в лоб ласковым дружеским поцелуем.
— Дай руку! Ты очень хороший парень.
И вновь бесконечная песенка нарт. Кажется, что они поют о многих годах хорошей дружбы. О том, что никак нельзя выразить скупой человеческой речью.
Под тихое похрустывание скованных морозом равнин хорошо думать о том, что впереди так много радостей, обид и счастья.
«Хойко!.. Милый», — с нежностью думает Тоня.
Месяц Большого Обмана
Месяц Малой Темноты — ноябрь — Тоня Ковылева вправе была счесть за Месяц Большого Обмана. Весной она узнает, что так называется март.
А пока ей хорошо. У теплой каленки горка хворосту. Тихая музыка из Скандинавии. За оконцем сполохи северного сияния. На тумбочке, за портретиком Ленина, стопка книг: Джек Лондон, Пушкин, Шолохов и Горький. Через час-два приедет секретарь тунсовета Миша Якимов. Он строил Нарьян-Мар, и его послали в тундру как активного комсомольца. Тоня еще не видела его, и ей интересно, какой он из себя. Неделю назад она послала все сведения о парме Васьки Харьяга и получила записку:
«Товарищ Ковылева!
Вы — энергичная девушка, спасибо за точное выполнение наказа тундрового Совета. Если что будет трудно, пришлите письмо, поможем. Васька Харьяг тунсоветом оштрафован на 500 рублей, и на днях я приеду получить с него штраф. Подготовьте заявление Терентия Вылко в суд на Ваську Харьяга. У меня есть на примете восемь батраков, которые получат по суду от хозяев в общей сложности 1500 оленей. Вот тогда-то мы и организуем колхоз. А пока собирайте детей.
Крепко жму руку, Тоня Ковылева.
Тоне понравились деловитость и простота письма и умилила большая круглая печать в конце записки: «Юшарский кочевой самоедский Совет Большеземельного района».
— Даже печать поставил, — смеется Тоня и смотрит в оконце на Хойко.
— Заходи, северный рыцарь, — говорит она.
Хойко входит, на ходу стягивая малицу.
— Кто такой Миша Якимов? — спрашивает она, близоруко всматриваясь в Хойко.
— Миша? Хороший мужик, — говорит Хойко, — он меня грамоте научил. Я для него все могу сделать, — и, помолчав, добавляет: — И для тебя тоже… Все, что хочешь!.. — Потом, нахмурившись, он говорит: — В городе, говорят, хлеба мало. Ехал в кооператив обоз, и его разграбили разбойники. Правда это?
Тоня задумывается.
— Чепуха. Кулачье, наверное, слухи распускает.
— Ну, если так, то ладно, — успокоился Хойко. — Слышишь, нарты скрипят? Наверно, Миша приехал.
Действительно, через несколько минут в палатку вошел человек в белом совике. Это был паренек среднего роста, с маленькими черными бровями на простецком сухощавом лице.
— Здравствуйте, Тоня, — сказал он, удивленно рассматривая девушку.
— Здравствуйте, секретарь тундрового Совета! — засмеялась Тоня и помогла гостю снять совик. — А я думала…
Она смутилась, и легкий румянец тронул ее щеки.
— Понимаешь, какие они сволочи, Хойко, — неожиданно возмутился он, — им говоришь — плати страховые за батраков — не платят! Дай упряжки для геологической экспедиции — не дают!
— Да кто? — спросила Тоня.
— Кулачье и шаманы.
— Они — худой народ, — сказал Хойко. — Они — эксплуататоры.
— Что? — засмеялась Тоня. — Откуда ты такое слово узнал?
— Я три дня его учил, — сказал Хойко, — оно мне так понравилось, что я его знаю теперь наизусть.
— Он у меня молодец, — улыбнулся Миша Якимов, — только не надо говорить по-иностранному, Хойко, а то зазнаешься.