Не спеша, обдумывая слова и причины, они с Умматали написали это письмо. Небывалый документ, в котором его преосвященство Салахитдин отказывался от высокого сана, от должности ишана и просил оставить его лишь муллой Ходжикентской мечети. Этого ему вполне достаточно. Во-первых, удовлетворит всецело его сердце, и раньше чуждавшееся известности и славы. Во-вторых, будет по силам. Они слабы, но мулла Салахитдин надеется на поддержку бога. Если Советы считают религию явлением даже отрицательным, то все равно им понятно, что еще немало верующих немалые годы будет ходить в мечеть, и этим верующим нужен бескорыстный мулла.
Ишан взял свое письмо из рук Умматали, долго держал его на свету лампы, вчитывался, и бородка его дрожала.
— Ваше преосвященство, — сказал Умматали, — не убивайтесь! Письмо очень хорошее и вас показывает с лучшей стороны, как самого благородного человека. А кроме того… Кроме того, паломники все равно почти перестали ходить в чинаровую рощу и на кладбище, одна надежда — доходы даст только мечеть.
— Нельзя думать об одних доходах, Умматали! — оборвал ишан властно и строго.
— Вам нельзя, а мне можно, — безбоязненно сказал Умматали. — Можно и надо, я о вас беспокоюсь, ваше преосвященство. И поэтому еще вот что скажу. В мечеть мусульмане будут долго ходить, это вы верно велели мне написать. Будут ругаться, как люди всегда ругались, а значит, и молиться. Почему люди так усердно молятся? Потому что много ругаются!
— Что вы говорите, бесстыдный! — воскликнул ишан. — Умматали!
— Разве я не так говорю? А как же? Люди сначала грешат, а потом замаливают грехи. Для этого им нужна мечеть. На том и держится вера.
— Замолчи!
— Так нас же никто не слышит, ваше преосвященство.
— Грех так думать!
— Грех? О, прости меня, боже, несмышленого раба своего, — начал молиться Умматали и молился долго, пока не заусмехался. — Вот видите, ваше преосвященство, чем больше мы грешим, тем преданней молимся. Это — в натуре человека.
— Это все, что вы хотели сказать?
— Нет, не все, ваше преосвященство.
— А что еще?
— Есть вам еще один совет, поверьте, добрый, не отчаивайтесь, — умолял Умматали, с горечью глядя на морщинистое, неравномерно обросшее там и тут лицо ишана. — Самое страшное — это быть одному, жить одному…
— Да, это вы знаете, мой дружок, потому что вон уж сколько живете один, тоскуете. На себе испытали.
— Это мы оба знаем. Одиночество заставляет человека падать духом, терять волю, особенно, простите, в ваши немолодые годы.
— Вы правы, дружок мой.
— Бывших жен своих вы прокляли, дали им тройной развод по шариату, верно сделали, но остались, не считая меня, совсем один. Я вовсе не хочу перестать служить вам, ваше преосвященство, и в мыслях не держу того, чтобы оставить вас, как я могу! Но на вашем месте взял бы себе в спутницы этих… ммм… нелегких и грустных лет тихую, благочестивую, религиозную женщину. Мягкую, как пери.
Ишан вдруг рассмеялся:
— Как пери! Тихую, благочестивую! Да где такую взять? Из рая, что ли, прямо оттуда? Только оттуда!
— Нет, ваше преосвященство.
— А где же? — перестал ишан хихикать и показывать при этом свои старческие желтые зубы. — Подскажите!
— Я подскажу.
Ишан заинтересованно уставился на Умматали, но тот начал издалека:
— Вчера читал молитву во дворе Кабула-караванщика. Неутешная его Айпулат заказала. Потом вошел в дом, подсел к дастархану и смотрю на одну скромную женщину. А она сразу меня спрашивает, как вы живете. И так, знаете, искрение, от сердца, с такой заботой интересуется, я даже увидел слезы на глазах у нее, честное слово. Ну, отвечаю… Так и так… Про болезнь рассказываю…
— А она что? — спросил ишан.
— Проклинает ваших бывших жен и за вас возносит молитвы, ваше преосвященство!
— Кто такая?
— Сейчас скажу. Вы ее знаете. Это жена Нарходжабая, ваше преосвященство, старшая жена — Фатима-биби. Давно не видел такой благочестивой и скромной верноподданной нашего аллаха!
— Э-э-э…
— Что, она вам не по душе?
— Да нет, я и в самом деле давно и неплохо знаю ее, но ведь Нарходжа еще жив.
— Жив, так жив — все равно что мертв, — усмехнулся Умматали. — Она сама так сказала. Уже не надеется его увидеть.
— Да, пожалуй…
— Мне, говорит, тоже нелегко, но кто, говорит, возьмет под свое покровительство такую старую и бедную женщину, как я?