— Вы будете моей сестрой, Салимахон, — сказал он.
Она заплакала, без единого звука, только слезы потекли по ее округлым щекам, а он прыгнул к дороге, к коню, стоявшему на ней, сыромятным ремнем, выхваченным из хурджуна, прикрутил чемодан к луке седла и позвал Салиму. Легко приподняв девушку за талию, посадил ее в седло, а сам взял уздечку и повел коня в поводу.
Так прошли немало, но, сколько бы ни прибавлять шагу, он подумал, что до города не скоро доберутся. Дойти бы к вечеру до Байткургана, переночевать у знакомого чайханщика, друга Кадыра-ака.
Салима посмотрела на его могучую спину и вдруг велела:
— Остановитесь! Садитесь на коня.
В этом был смысл, и он закинул ногу в стремя и устроился на крупе Серого, сзади девушки.
— Ой! — сказала она, когда он обхватил ее руками.
— Если не держаться, упаду…
— Я сяду сзади!
— Замучаетесь на крупе…
Он ослабил свои невольные объятия, и час ехали молча.
Салима как будто привыкла к его рукам, немного словно говорили о зиме, о добродушном нраве Серого и о чем-то еще… К вечеру впереди показались домики кишлака, и Масуд с удовлетворением подумал: «Ну, вот и Байткурган…» Из трубы чайханы валил дым.
Едва он соскочил с коня, Салима попросила:
— Помогите и мне слезть.
Джурабай-ака вышел встречать гостей в рыжем тулупе, в платке поверх тюбетейки. Масуд познакомился с ним, а он спросил:
— Замерзли, доченька?
— Только ноги…
— Не время путешествовать в горах! Могут и волки встретиться, да, да! Хорошо, что добрались… У меня хоть и не дом, а лачуга, но сандал горячий. Как там Кадыр-ака, учитель?
— В школе работает. Душа человек.
— А Умринисо?
— Помогает ему. Тетя Умринисо всем нам как мать. Кормит, поит, одежду штопает…
Для Салимы эхо все были не простые слова, а теплое дыхание мира, который она оставляла. Неужели навсегда?
— Спички есть, учитель? Заходите в лачугу, зажигайте лампу, а я коня под навес поставлю…
— Заботливый человек, — сказала Салима про Джурабая-ака.
А чайханщик скоро принес в домик, действительно похожий на лачугу, совок с углями, чайник чая и две лепешки под мышкой. Пока молодые люди ели, чайханщик спросил:
— Нашли убийц?
— Можно сказать, нашли… Но не всех еще поймали.
Чайханщик рассказал, что в ту ночь, когда убили второго учителя, он как раз был в Ходжикенте, в гостях у Кадыра-ака. Ведь что случилось перед пятничным базаром. Приехал по базару побродить, пополнить свои запасы, а тут такое! Все переполошились. Салахитдин-ишан о том и в мечети речь держал.
— Что сказал ишан? Про учителя Абиджана.
— Про учителя Абиджана? Черти его одолели! И все. За грехи, мол, смертные.
— Так и сказал?
— Так, сынок. Своими ушами слышал.
— Слышите, Салима?
— Да…
— А еще что, Джурабай-ака?
— Ну, как всегда… У нас один учитель — бог. А неверных черти одолеют! Всех!
— Мы с вами у него неверные, Салимахон.
За разговором поели, выпили чаю, и Масуд пошел взглянуть на коня, а Джурабай-ака закрывать ворота двора. Салима же убрала скатерть, разворошила угли в сандале, натянула на себя одеяло по грудь и задумалась. Ночь впереди… Пусть Масуд ложится и посапывает, а она будет сидеть вот так и смотреть на его лицо. Спящий, он не заметит ничего. Как, впрочем, и бодрствующий не замечал. Она просидит всю ночь, любуясь им. Напоследок…
…Проведав Серого и растерев его соломенным жгутом, Масуд зашел в чайхану. В длинном зале в ряд вытянулись деревянные сури под желтым светом лампы, подвешенной к потолку. На сури никого не было, чайхана пуста, но Джурабай-ака заваривал чай у самовара, поддерживая его горячим.
— Ведь никого же нет!
— Разве угадаешь? — Джурабай-ака выпрямился и вытер руки о полотенце. — Вот, вчера ночью… только хотел уйти домой, смотрю, вваливается один… Не знаю, как доехал, если и сидел в седле, то очень криво… Хотел его чаем отпоить, а он потребовал еще водки. Да так по-хозяйски. Кричал, деньгами швырялся!
— Совсем незнакомый? Вы его не знаете, Джурабай-ака?
Чайханщик помедлил и вздохнул.
— По-моему, это Шерходжа. Баловник Нарходжабая…
— Почему сразу не сказали?!