— Не хотел девушку пугать… Да и не уверен я, что это он и есть. Ничего не могу сказать в точности, простите меня, учитель. Я ведь не видел Шерходжу вот так, как вас, в глаза. Только по рассказам сужу… А последнее время он скрывался, говорили, далеко, а оказалось… И Халмат, и сестренка… Ай-яй-яй! Одним ножом их убил. За что? Он и есть, черт!
— Расскажите подробней, Джурабай-ака, что делал этот человек?
— Я сказал, водки просил. Дал ему холодной воды из ведра пиалушку, вот, мол, тебе водка, он выпил половину, а половину выплеснул и давай еще хлеще ругать меня. Такой-сякой! Я тоже разозлился, кричу, здесь не кабак, а чайхана для людей, а он талдычит свое. Я взял, вышел. Вернулся через минуты три, а он — храпит. Вон на той сури. Так и прохрапел до рассвета. Ну, я дал корма его коню, сам остался на ночь, не бросать же его одного, кем бы ни был!
— А на рассвете?
— Быстро собрался. Дал целый червонец за ночлег и уехал.
— Куда?
— Ни слова не сказал. Сразу уехал. Даже чаю не выпил.
— А вообще был какой-нибудь разговор?
— Никакого.
— Обычно рассказывают, откуда едут и куда…
— Не рассказывал.
— Скажите мне, есть где телефон в Байткургане?
— У начальника милиции.
— Там и дежурный должен быть сейчас… Я пошел. Прошу вас, Джурабай-ака, не оставляйте девушку одну, задержитесь тут. И не говорите ей ничего, пусть она отдыхает…
Милицейский участок Байткургана он нашел за гузаром. Дежурный милиционер грел руки у открытой дверцы голландской печи, от души набитой каменным углем. Масуд показал свое удостоверение, открыли кабинет начальника, и вот уже он говорил по телефону с Газалкентом, с Саттаровым.
Тот выслушал все и сказал:
— Понятно. — И спросил: — А вы почему в Байткургане, Масуджан? В Ташкент едете?
— Да, ехал… Но теперь поверну домой, останусь…
Саттаров помолчал, похрипел в тихую ночную трубку.
— Помните, Масуджан, отец велел вам слушаться меня?
— Ну?
— Приказываю ночью никуда не трогаться. На рассвете ехать не к себе в кишлак, а в Газалкент. Здесь все обдумаем и организуем поисковую группу. Я сейчас же перекрою дороги и… и… запрещаю вам действовать в одиночку! Слышите?
— Слышу, Алимджан-ака…
— Про Шерходжу известно, что это он убил Чавандоза. Это уже не догадка. Вдова сразу узнала уздечку, подтвердила… Как и следовало ожидать.
— Какую уздечку?
— Алексей нашел ее в доме Тамары.
— Где?!
— В Ташкенте.
— Значит, Шерходжа был там?
— И опять исчез. Зарубите себе на носу, что это сильный и хитрый враг. Это не мальчишка. Он все время ускользает чуть раньше, чем мы хватаемся за него!
— Уздечка, — повторил Масуд. — Вороной конь.
А Саттаров повторял свое:
— Сильный и хитрый. Вам ясно?
— Ясно, Алимджан-ака.
На рассвете Салима, выспавшись у сандала, вышла умыться, увидела Масуда и спросила:
— А где вы запропастились на всю ночь?
— С Джурабаем-ака чаевничали.
Простились с чайханщиком, повели Серого к дороге… Небо очистилось, снег не падал, белая даль открылась и просматривалась во все концы. И они увидели на дороге арбу, катящуюся к Ташкенту.
— Не сердитесь, Салима, но если этот арбакеш согласится взять вас с собой, считайте, что я проводил вас.
— Конечно. И одной на арбе получше, чем вдвоем на коне.
— Как я обрадовался, когда вы приехали в Ходжикент! — сказал ей Масуд, задавливая вздох. — Всю жизнь я вам за это буду благодарен. А теперь… Не обижайтесь!
— Я не обижаюсь, Масуджан. Я на вас не обижаюсь ни за что, — повторила она.
Арба увезла ее, а Масуд тихим шагом пустил Серого в обратную сторону. Надо было обдумать все. До Газалкента времени хватит…
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Дом Тамары остался далеко. Уже в ту ночь, когда Шерходжа вышел из этого дома, ему показалось так. Несколько улиц, собственно, отделяло его от этого дома, ну, пусть несколько десятков улиц, так или иначе они находились в одном городе — этот дом, где осталась Тамара, и он, Шерходжа, а казалось, будто пустыни и горы, реки и моря пролегли между ними. Это потому, что сердце зацепилось за порог ее дома, а жизнь безжалостно отрывала…
Неужели он так привязался к Тамаре, что через два-три часа после того, как простился, уже затосковал? Или просто такой неуютный, неприветливый, чужой раскинулся вокруг целый город по сравнению с ее домом, где были тепло и внимание, еда и женская ласка? И никаких вопросов… А здесь будто бы все спрашивали: кто ты такой? Интересовались глазами, если и держали за зубами свои поганые языки.