Бог еще не забыл о нем, не оставил его. Если доведется увидеться с Салахитдином-ишаном, вспомнит и поблагодарит: видно, ишан молится за него.
С базара он рискнул пойти в сторону площади и приблизился к ней. В центре площади сколачивали трибуны и обтягивали кумачом. Шерходжа поглазел на них среди других любопытных, спросил:
— Что это?
— Праздник! С луны упал, что ли, не знаешь? — засмеялся усач сосед то ли над ним, то ли над этими трибунами.
Очень хотелось узнать — какой праздник, но лучше не тормошить людей, не приставать с вопросами, которые могут показаться им странными. Он тихонько, двинулся дальше и скоро увидел, как над улицей натягивали лозунг: «Да здравствует 6-я годовщина Октябрьской революции!» Вот какой праздник! У него в голове спутались и перемешались все дни, а эти голодранцы помнили. Это — их праздник…
Шерходжа сдавил зубы, проглотил слюну, скопившуюся в горле, и хотел быстро уйти отсюда, но вскоре снова остановился. У ступеней большой мечети толпились женщины с открытыми лицами, больше — молодых, это было хорошо видно без чачванов, на ступенях стояли люди, несколько совершенно одинаковых, в кожаных пальто и кожаных фуражках на голове, один из них говорил речь, поздравляя женщин, что они перед славным праздником сбросили с себя паранджи и сейчас сожгут их, что это тоже — революция, а Шерходжа увидел, что у ног женщин валяются паранджи, мальчишки стаскивают их в кучи, обливают керосином… Вынуть бы маузер — и по этим кожанкам, по этим бесстыжим бабам с открытыми лицами… Нет, его пули все рассчитаны поименно.
Он уходил, а за ним неслись клочки речи, слова: «кандалы», «цепи насилия», «товарищи женщины»… Вспоминался Ходжикент. Яблоневый сад. Дильдор. Маленькую, он любил катать на закорках, изображая своенравного коня, и ржал и брыкался, а она смеялась. Больше не засмеется…
Почти дойдя до караван-сарая, он решил вдруг не возвращаться туда. А вдруг его там ждут? Все его с ним. Свернул за угол и прибавил шагу. Пообедал у нэпмана в ресторане с национальной кухней, покрепче, с запасом на дорогу, съел побольше конской колбасы и лагман — жирную, наваристую лапшу, наполнившую необъемную миску. Ну, так…
Когда стемнело, он подошел к мосту через Салар. Долговязый каравансарайщик уже был здесь, стоял под тополем и держал в поводу белого красавца, прикрытого красным ковриком, оседланного и взнузданного, с удилами во рту. Садись и поезжай!
— Вот и я, — сказал Шерходжа, приблизясь.
— Полюбуйтесь! — каравансарайщик дернул уздечкой и заставил коня поднять голову.
— Рахмат. Не подвели.
— Мое слово — закон! — воскликнул каравансарайщик.
Он получил две десятки и подержал щедрому гостю стремя. А потом дал ему в руки камчу и крикнул вслед:
— Пусть будет ваш путь счастливым!
И пожалел: не успел сказать, что в хурджунах — перекидных мешках за седлом — четыре лепешки и две бутылки водки на дорогу, да ну, найдет! Посмотрел на два червонца в пальцах и сунул в поясной платок…
Шерходжа действительно нашел лепешки среди ночи, запустив руку в хурджун, чтобы проверить — нет ли там чем закусить хоть малость? И поблагодарил каравансарайщика, которого послала ему судьба. Но доесть лепешки, даже одной, не пришлось. В кишлаке Шуртепе, который он проезжал, открылась глазу чайхана, бросавшая свет прямо на дорогу.
Он остановился от испуга. Что испугало? Свет? Сдвинув на затылок свою соболью шапку, он почесал, точнее говоря, поскреб голову надо лбом и обругал себя. Если боишься, убирайся прочь с этой дороги! Зачем едешь? Трусу тут нечего делать!
Тронул коня и подъехал к чайхане.
За спиной остался немалый кусок дороги. Устроившись здесь ночевать, Шерходжа решил — и правильно. Одинокий ночной путник скорее привлечет к себе внимание. Если дорога перекрыта каким-нибудь Саттаровым, не прозевают. Пусть они ночуют на дороге. Все идет пока что как надо…
Он лежал на довольно мягкой подстилке из кошмы и одеяла за какой-то дощатой отгородкой от чайханы и время от времени слышал смех засидевшихся чаевников, занятых извечным спортом — состязанием в острословии, а потом еще какая-то группа людей, видно путников, возвращавшихся из Ташкента в свои места, расселась ближе к отгородке, и разговор их скоро заставил Шерходжу подползти на локтях к самым доскам…
— Салахитдин-ишан перебрался в дом Кабула-караванщика…
— А караванщик?
— Там же, где и Нарходжабай! Без свиданий…
— Ну-ну?
— Переселился к мельнику, а жену бая, Фатиму-биби, взял к себе в услужение. Как вам это понравится?