— Вот, — сказал Махсудов, — Алеша сформирует спецотряд, соберет окончательные данные и поедет брать Шерходжу. Ему никуда не деться.
— Я не стану ждать, — ответил Масуд.
— Ты… — начал Махсудов и замолчал.
Масуду увиделась в этом обидная жалость, и он потребовал:
— Ну, говори, отец!
— Ты… рвешься отомстить за Дильдор.
Махкам-ака иногда мог быть дипломатом, но сейчас понимал, что только откровенный разговор, до дна души, может иметь какое-то значение, сыграть свою роль. Масуда надо было задержать!
— Отомстить за Дильдор? — переспросил Масуд. — Да. Рвусь. А разве это плохо?
— Я не отрицаю, что преступнику надо воздать должное. Но не только месть должна вести и ведет нас, не только она управляет нами… Шерходжа — опасность. Пока он на свободе, угроза гибели висит надо всеми советскими работниками в Ходжикенте, над Исаком-аксакалом, над старыми и новыми учителями… Прежде всего наша задача — обезопасить их. Чтобы больше не было жертв.
— Почему ты думаешь, что я этого не понимаю? Я все понимаю. Я сам — советский работник из Ходжикента и все понимаю, — повторил Масуд.
— Но ты… — Махкам-ака поискал слова, разведя руками, — очень разгорячен сейчас, ты не можешь… ты можешь…
— Равнодушие — главный враг всякого дела, — оборвал его запутавшуюся речь Масуд. — Поэтому разгорячен — не беда! Даже наоборот… Я так думаю!
— Я не спорю, — сказал, посмотрев на него, отец. — Но разгорячен… можешь сгоряча сделать что-то неосмотрительное, совершить сгоряча непоправимую ошибку… Я боюсь.
— Понимаю, — сказал Масуд, опустив голову. — Но у других чекистов тоже есть отцы и матери… Кто-то всех нас родил на свет. Наше трудное дело… делают не механизмы, а люди…
— Я боюсь не за тебя, — поправился Махсудов. — За ошибки.
— И за меня.
— И за тебя.
— Я еще думаю… — сказал Масуд, — прости, я думаю, что кто-то из молодых чекистов… прости, я надеюсь, что не роняю этим чести нашего мундира… Кто-то из молодых боится Шерходжу… и может несознательно упустить его. А вот это не простится — ни тебе, ни мне… чекистам революции…
— Ты уже не считаешь себя молодым?
— Чекистом? Нет.
— Видишь, Алеша… какой он!
— Я обещаю тебе действовать как надо.
— Как надо? — переспросил Махкам-ака.
— Видишь, я не утратил еще… способности думать.
— Прошу… Подожди, пока Алеша проведет допрос Тамары и всех в ее доме. Мы следили за Умматали, и этот допрос наверняка даст что-то важное!
— За это время я доеду до Газалкента. Позвоните Саттарову, и я все узнаю. И буду уже на месте.
— Хотелось бы, чтобы Алеша был с тобой.
— Вы не удержите меня.
— Мы позвоним Саттарову, и он немедленно приступит к действию.
— Я должен быть там.
— Хорошо. Я выеду с тобой. Сам.
— Что ты говоришь со мной, как с грудным ребенком? Не стыдно тебе? Мне стыдно… за тебя.
— Но…
— Отец! Чем больше ты будешь задерживать меня, тем больше мне будет стыдно. Всю жизнь. Мне такая жизнь не нужна.
— Я не могу, — сказал Махсудов и отошел к окну. И стоял так долго, спиной к ним, а потом повернулся к Трошину. — Дать ему автомобиль?
— Махкам Махсудович! — взорвался Трошин.
— Его не достанешь на автомобиле, — усмехнувшись, потряс головой Масуд — своей кудлатой, черной головой. — Он в горах, на коне… И мой конь отдохнул…
Это было последнее, что он, Трошин, услышал от Масуда. Простились молча. Пожали друг другу руки.
…Вечером этого дня Саттаров сообщил: Масуд получил последнюю информацию о том, что Шерходжа ушел из дома Тамары пешком, с деньгами и маузером, а куда — неизвестно. Масуд поехал в Байткурган, к чайханщику Джурабаю-ака… и еще говорил, что собирается заглянуть к какому-то кузнецу на дороге…
«Ну, не потерял головы», — подумал Трошин и успокоился немного.
А Масуд в это время действительно сидел у Джурабая-ака, попивал горячий чай и спрашивал:
— Какой у него был конь, Джурабай-ака? Я тогда растерялся и не узнал…
— Белый.
— Белый?
— Белый, — повторил Джурабай-ака. — Хороший конь. Я поил-кормил его, любовался. На лбу — отметина. Как лист. Как осенний лист. Цвета жженого сахара… Коричневая…
— Понятно. Рахмат.
Кузнец, к которому Масуд заглянул, потревожив в неурочный час — в кишлаках ложатся спать, как и встают, рано, — молодой кузнец подтвердил: