<5
М И Х А И Л
Б у Б Е Н Н О В
Б Е С С М Е Р Т И Е
■ п о в е с т ь
с о в е т с к и й п и с а т е л ь
м о с \ьл %
J О 41
Художник В.. Резников
1
Отгремел ледоход. Могучая Кама шла
властно и грозно по тихой весенней земле.
С горячей решимостью она очищала свой из
вечный путь, — где надо, подмывала и обру
шивала берега, низвергала деревья, сносила
постройки... Но люди с восхищением следили
за буйством освобожденной реки: было что-то справедливое и мудрое в ее разрушитель
ной силе. А потом Кама разлилась, да так
широко, что всем показалось, будто раздви
нулся горизонт и стало светлее и просторнее
в мире. От правого берега, гористого и оку
танного лесами, ее воды ушли за много верст
до неясно очерченных грив. В пойме остались
небольшие острова, и на них, захваченные
врасплох, суматошно толпились нагие пере
лески. По отмелям бродили осокори и ветлы, бережно нося десятки гнезд; вокруг, ахая, бились встревоженные грачи.
С трудом смиряя свой буйный нрав, Кама
медленно, неохотно ложилась в русло. А ко
гда улеглась, — спокойно и просто стало на
3
ней. Повсюду шныряли (особенно на утрен
них зорях) остроносые рыбачьи лодки, и
чайки-хохотуньи, перекликаясь, азартно охо
тились за мелкой белью. С верховьев нето
ропливо шли плоты; на них задумчиво кури
лись дымки. Вечерами, когда под небосводом
яркой блесной качался месяц, по искристым
заплескам шумно играли судаки и сомята...
А на берегах Камы началось великое жиз-нетворение. Ожили леса, от щедро выбро
шенной деревьями листвы, от густо подняв
шихся мхов и ядреных трав там стало так
тесно, что лоси, пробираясь на водопои, ло
мали рога. В пойме дружно, как по сговору, зацвели травы: засверкал лютик, точно осы
панный брызгами солнца, в мышином горош
ке враз зажглись миллионы огоньков, всюду
замелькали ярко-красные метелки кукушкина
цвета. Над пахучим разнотравьем высоко
поднялись кучерявый золотарник и гордый
иван-чай,
весь в пурпурных
кистях, в лу
гах мела цветочная метелица.
Дни
проле
тали быстро и бесшумно. Изредка, гулко гре
мя и встряхивая землю, прокатывалась гро
за, а потом над Камой, упираясь концами в
берега, долго висела многоцветная арка ра
дуги.
В ожидании богатых д ар о в, земли радост
но жило Прикамье. Но когда начало дого
рать
лето, на Каме
внезапно
появилась
баржа с виселицей. Двигалась она медленно.
Там, где проходила она, — поднималось смя4
тение: разбегался народ из деревень, ры
баки прятались в укромные протоки, девушки
стремглав бежали в глубь поймы, бросая
корзины с ежевикой и хмелем... На ночь б ар
ж а останавливалась в глухих местах, и то
гда многим приходилось слышать: в глушь
ночной поймы неслись сухие хлопки выстре
лов, крики и стоны. Утром баржа снималась
с якоря и шла дальше, а оттуда, где стояла
она, река уносила убитых, выбрасывала их
на песчаные отмели, прятала в затонувших
тальниках. Жители прибрежных селений на
ходили убитых и, хмурясь, торопливо преда
вали земле. Там и сям на берегах Камы вы
растали бугорки свежих могил; на одних ме
тались, рыдая, женщины и дети, на других—
в солнечные полдни — грелись и дремали
утомленные охотой седые ястребы...
II
Август был на исходе. Барж а с виселицей
остановилась неподалеку от устья Камы. М а
ленький буксир, задыхаясь, дал несколько
строгих, зовущих гудков и ушел в Богородск 1
за нефтью, а со всей ближней округи, по
проселкам, белые каратели погнали к реке
новые партии приговоренных к смерти --
оборванных, избитых шомполами и нагайками.
Их принимали на барже и бросали в трюм.
1 В о г о р о д с к — т перь Камскос Устье.
Г)
Буксир вернулся утром, когда еще дыми
лась река и в лугах жалобно покрикивали, потеряв родные семьи, недавно поднявшиеся
на крыло журавли. И з Богородска на букси
ре привезли Мишку Мамая — высокого, пле-чистого парня в грязной солдатской шинели, с завязанными назад руками. Пока с буксира
принимали чалки, Мишка Мамай, встряхивая
головой, откидывал пенистые рыжеватые куд
ри и угрюмо осматривал баржу. Она стояла
у острой песчаной косы, а выше ее, на ярко
освещенном взгорье, были разбросаны избуш
ки в нарядной оправе увядающих, будто по
золоченных садов. Над деревней качались
похожие на султаны дымки. Со взгорья по
оврагам стекали густые потоки чернолесья.
На барже было тихо. На виселице — двое
повешенных. Один пожилой, с небольшой, точно круглое зеркальце, лысинкой, в поло
сатой
рубахе и
портах
из домотканного
холста, в разбитых от долгой ходьбы лаптях: петля захлестнула его так, что он склонил
голову и искоса смотрел в небо, где проплы
вали легкие белые облака. Другой повешен
ный — молодой паренек, без рубахи, босой,—
он висел, опустив пышный чуб, словно думал
тяжелую думу. По палубе бродила черная
собака-дворняжка;
поднимая
голову,
она
брезгливо шевелила ноздрями.
Бросили трап. Капитан буксира Сухов по
дошел к Мамаю, взял за плечо:
— Пошли, сокол.
_ Не хватай! — Мамай вырвал плечо.—
Сам пойду.
На барже Мамая встретили солдаты. Мол
ча оцепив, провели в каюту, у двери которой
лежали ящики с пахучими яблоками. В каю
те, за столом, покрытым белой скатертью, сидел поручик Бологое — начальник конвой
ной команды. Разрывая конверт, заляпанный
сургучом, он коротко приказал солдатам:
— Развяжите его.
Читал Бологое медленно, сдвинув кустики
бровей. В бумаге коротко излагалась история
Михаила Черемхова. Он — из деревни Еловки, что на Каме, недавно мобилизован в армию.
Полк, в котором находился он, действует на
правом берегу Волги. Д ва дня назад развед
ка белых поймала
матроса-болыиевика, по
некоторым данным — видного командира или
комиссара. Михаилу Черемхову было пору
чено доставить его в штаб. Но он, сочувствуя
большевикам, совершил тягчайшее преступ
ление: пленного отпустил, а сам убежал с
фронта. Его поймали, когда он, украв у ры
баков лодку, переплывал Волгу...
Растирая онемевшие руки, Мамай с инте
ресом
осматривал
начальника
конвойной
команды. Болотову было лет за тридцать, лицо у него красивое, с тонкой, холеной ко
жей, чисто выбритое; волосы светлые, мяг-'
кие, — казалось, легонько дунь, и они слетят, точно пух. Но сам он очень сухонький, как
хвощ, голова его слабо держится на тонкой
7
шее, а в правом ухе — клочок ваты («Золо