ки почему-либо кинутся к ним и подомнут
под себя.
Подполз Иван Бельский. Мамай начал хва
тать его за руки.
— Уйми их, уйми!
— Дурак ты.
— Скажи им...
— Молчи, — посоветовал Бельский. — Кри
чать не надо. Нельзя. Это пройдет.
До глубокой ночи бушевали смертники. Ры
дали, рвали на себе одежду, стучали в люки, похабно и зло ругались. Казалось, корпус
баржи трещал от их стонов. А баржа шла, и
ночь была тихая, и с небосвода
осыпались
густо налитые звезды, а низко над рекой
кружились летучие мыши и щ полесье воль
готно промышляло зверье...
На расстрел не выводили.
52
V I I I
Буксир тяжко вздыхал, натягивая мокрый
канат, и выбрасывал в меркнущее небо хлопья
бурого дыма. Баржа лениво рыла реку и точ
но фыркала, — от носа летели брызги. Над
баржой летала чайка. Она трепетала в возду*
хе. зорко посматривая бирюзовыми глазками, на секунду замирала, раскинув тугие крылья, потом стремительно, как сраженная, бросалась
вниз, чуть касалась лапками воды и опять, жалобно крича, набирала высоту. Чайка лете
ла за баржей долго, сокрушенно покрикивая, словно хотела убедить поручика в чем-то
важном и сокровенном. Бологое сидел на
груде березовых дров, трепал ра уши чер
ную собаку и, чувствуя, как в нем возраста
ют поднявшиеся с утра смутные предчувствия
близкой беды, сердито шептал:
— Вот тварь! И что ей только надо?
Хрипло крикнул буксир,— чайка отпрянула.
заметалась позади баржи. Бологое поднялся и
увидел: буксир заходит в излучину, а напере
рез ему, к правому гористому берегу, тороп
ливо двигалась
рыбачья лодка. Но рыбак-
старик все же не успел пересечь стержень.
Буксир опять сердито крикнул, и ему при
шлось остановиться, лодку понесло вниз по
стремнине, мимо буксира.
Бологое
быстро
подбежал к правому борту, вскинул руку:
— Эй, старина! Чаль сюда!
Защищаясь ладонью от косо скользящих
по реке лучей вечернего солнца, старик молча
53
посмотрел на баржу. Лодка покачивалась на
встревоженной реке, в волнах билась ее боль*
шая тень.
— Эй, ты! Не слышишь?
— А -а ?— тревожно отозвался старик.
— Давай сюда! Греби сюда, старый хрыч!—
Бологое погрозил кулаком.— Оглох?
Греби
сюда, а то...
Звонко залаяла собака.
Лодка подошла к барже. Рыбак привязал
чаж у за лесенку, спущенную с баржи, разог
нулся, опасливо посмотрел вверх — на Боло
това, на виселицу, на черную собаку. Лодка
шла, и левое весло, поставленное ребром, с
шумом разрывало тугое полотно воды. Рыбак
был рослый и сухой в кости, в коротком бре
зентовом пиджаке, облепленном рыбьей чешу
ей. Изтшд выцветшего картуза с расколотым
козырьком
выбивались
седоватые, как ко
выль, волосы. Но видно
было, что старик
еще крепок, как хороший дуб, у которого
только вершину тронуло время. Это был В а1
силий Тихоныч Черемхов. У ног его, на дне
лодки, лежал связанный бечевой, изранен
ный щалами1 осетр, — он вздрагивал, выги
бал спину, покрытую тускло поблескивающим
панцырем, раздвигая жирные щеки, оголяя
густую бахрому жабр.
Согнувшись над бортом, Бологое спросил:
— Осетра поймал?
М Ц а л ы — р ы б а ц к и е спасти.
54
_ Вон осетришко... — нехотя ответил ста
рик и, чуя недоброе, сердито пошевелил уса^
ми. — Нынче хороших осетров еще не видал.
А что?
— Давай его сюда!
— Осетра? Это как — давай? — Василий Ти
хоныч бросил на поручика недобрый взгляд.—
Нет, служивый, чтобы рыбку есть, надо в во
ду лезть. Слыхал?
Бологое улыбнулся:
— Вон что! Значит, поговорить хочешь?
— И поговорю! — резко ответил с т а р т , решаясь, видно, на в с е .— Ты не пугай меня!
У меня, видишь, — волос седой. Нет, не пу
гай! Не запугаешь щуку морем! Слыхал?
— Так... — холодно заключил Бологое,—
Значит, поговорить хочешь? Д а? А ну, водя
ная крыса, лезь сюда! Лезь! Живо! Ну?
Голова Бологова вздрагивала
на тонкой
шее. Сухонький, затянутый в ремни, он стоял
у борта, широко расставив ноги, и нервно
хватался за кобуру нагана...
— Бери, что же...
Дернув усами, Василий Тихоныч поднялся
по лесенке, бросил на палубу, под ноги пору*
чику, конец бечевы,
которой
был
связан
осетр. Бологое рывком поднял осетра на воз
дух, — он забился, растопырив розовые плав
ники. А Василий Тихоныч сел в лодку, резко
оттолкнулся от баржи и, подняв весла, начал
бить ими так, что лодка скачками пошла к
берегу.
э5
— Змея подколодная! — ворчал старик. -
Хоть бы бечеву, сукин сын, отдал!
Старика душила обида.
Солдаты конвойной команды, увидев пору
чика с осетром,
высыпали из кают, сгруди
лись около кухни.
— Ловко!
— А хорош, шельмец! На пуд!
— Больше будет! У меня глаз наметан!
— Эх, и заварим ушицу, братцы!
Захар Ягуков, толстяк с головой филина и
мутно-желтыми глазами, выхватил из-за голе
нища правого сапога нож, опустился на коле’
ни, хлопнул ладонью затихшего осетра.
— Руби дрова! Готовь ложки!
— Обожди,— остановил его Бологов.— Дай
сюда нож! Не видишь — икряный.
Ловко
расхватив широкое белое брюхо
осетра, Бологов начал осторожно выбирать в
чашку серо-сизую икру.
Облизывая
изма
занные клейкой икрой руки, он встряхивал го
ловой, покрикивал:
— Подвинь чашку! Дай соли!
Солдаты с уважением следили за поручи
ком.
Посолив икру, Бологов приказал:
— На ужин уху! На всех!
А когда он поднимался с палубы, взгляд
его случайно остановился на тонкой бечевке, которой был связан осетр.
— Да, кстати... надо сбросить этих... — Бо
логое показал на виселицу. — Смердят уже.
55
Пока уха варится — надо заменить. Веревки
есть?
— Да вышли все, господин поручик!
— Подайте в таком случае эту.
__ Кто
'будет
вешать? — живо спросил
Ягуков.
— Сам повешу.
Через минуту два солдата — Терентий Пого
рельцев и Серьга Мята — подошли к висели
це. Солнце уже спряталось за взгорьями, но
над землей еше текли волны света, и пове
шенные — пожилой в лаптях и молодой с чу
бом — были ярко освещены закатом. Серьга
Мята поморщился:
— Верно, воняют.
— А крепкие, как кремень, были мужики,—
вспомнил Терентий Погорельцев. — Крепкая
порода! Ну, давай сбросим.
Петли обрезали. За обрывки веревок подта
щили трупы к борту, сбросили в реку. Терен
тий Погорельцев обтер руки о штаны и по
шел прочь, а Серьга Мята остановился у бор
та и долго задумчиво смотрел в зеленоватую, мутящуюся пучину реки. И г р у с т н о думал:
«Вот... поплыли... Господи! Кто 'их похоро
нит?» Губы его были плотно сжаты.
I X
Заглянув в список смертников, поручик Бо