можно дальше уйти под водой, рывками бро
сая тело вперед, а когда вынырнул — мель
ком взглянул
на
баржу, — увидел солдат,
суматошно бегавших около виселицы, и по
рывистыми брэсками поплыл к берегу, где
низко над рекой склонились ветлы.
Повиснув в петле, Бологов крепко зажал
в правой руке кусок мыла и подтягивал но
ги. Глаза выскакивали я з орбит, наливались
кровью.
— Нож! Нож! — закричал Ягуков.
— Нету! — выдохнул Мята.
— В каюту! Живо!
Лицо Бологова покрывалось сине-багровьг
ми пятнами. Он разжал руку, выронил мыло.
Ягуков и Погорельцев схватили поручика за
ноги, приподняли, ослабили петлю.
С тре
вожными криками налетели солдаты и матро
сы. Петлю обрезали. Бологова положили на
палубу. Он с минуту лежал неподвижно, за
крыв рот, потом порывисто закашлял, брыз
гая пенистой слюной и содрогаясь всем те
лом.
Солдаты облегченно вздохнули:
— Жив!
А Ягуков спохватился:
— Братцы! А этого-то, этого...
Мишка Мамай плыл наперерез течению.
Мимо неслись затонувшие ветки, обрубки
дерева, клочки пены. «Только успеть, только
успеть...» — эта
мысль билась неотступно.
Напрягая все силы, Мишка далеко закиды63
вал руки, рассекал грудью воду, фыркал
встряхивал головой, — все его тело с бешен
ством рвалось к берегу, в темноту.
Вокруг
стонуще
забулькало.
«Стреля
ю т !» — догадался Мамай
и
опять,
рискуя
окончательно выбиться из сил, ушел под во
ду. Стиснув зубы, он разгребал руками воду, отталкивался ногами, но сам хорошо пони
мал, что очень медленно пробивается вперед.
Руки слабели, становились тяжелыми и не
послушными. Нехватало воздуха, голова пу.
хла, наливалась зноем, а легкие, казалось, рвались в клочья...
Ударился обо что-то
плечом.
Вынырнул.
Оказался рядом с толстой ветлой, обвалив
шейся в реку, стал хвататься за сучья, под
тянулся к стволу,
покрытому лохмотьями
сгнившей коры.
Взглянул на реку. Барж а, обогнув голый мысок с кудрявой сосенкой
на вершине, уходила в излучину. Солдаты не
стреляли. Мамай навалился грудью на сколь
зкий ствол ветлы и, вздрагивая, устало за
крыл глаза.
X
Рыбацкая землянка Василия Тихоныча на
ходилась на правом берегу Камы. Она была
вырыта в обрыве. Над обрывом вздымались
кудлатые сосны и разлапистые ели, крепко
сцепившиеся ветвями; они точно
защищали
взгорье от наступавшего с берега мелко
лесья. Ниже по течению, в версте от землян-
(54
ки, был большой овраг. Мелколесье настой
чиво, но безуспешно ползло на откосы, заня
тые неприступным сосняком и ельником. По
дну оврага, путаясь в полегшем тальнике, пробивался ручей. С берега он шумно падал
в Каму. В этом месте вода всегда кипела, а
от него в глубину реки скатывалась песчаная
коса, на которую ночами выходили плескать
ся семейки игривых стерлядей.
Приехав с рыбалки. Василий Тихоныч дол
го сидел на лодке. Как-то враз отбило охо
ту к работе. И только когда начало темнеть, кое-как собрался развесить
для просушки
щалы.
Развешивая, все думал о поручике, который отобрал осетра, и сердито шептал:
—
Экое
поганое племя!
Вроде клопов.
Пользы никакой, а кровя
пьют...
Эх, ты,
жизнь наша распоганая!
Жизнь Василия
Тихоныча
напоминала
мелководную, безымянную
речушку,
каких
множество на нашей земле.
Возьмет такая
-речушка начало из горных расщелин и пер
вое время беззаботно, звонко катится по
камням. А потом на пути начинают встре
чаться преграды. Приходится блуждать по за
рослям лесов, пробиваться сквозь тину бо
лот, нагромождения камней...
Такую речку
запруживают на каждой версте, всюду за в а
ливают навозом и отбросами. И много, мно
го требуется сил, чтобы окрепнуть ей и з а
воевать уважение у тех мест, по которым
приходится прокладывать путь.
65
а Беос>:ерти®
Свое детство Василий Тихоныч, по
его
мнению, прожил хорошо. Но умер отец, и
ему пришлось хлебнуть горя. С юных лет
начал сам добывать кусок хлеба. Ходил на
Урал, искал кому-то золото, сплавлял по К а
ме чей-то лес, а когда совсем состарилась
мать — женился. Сколько труда он вложил
в
землю и хозяйство, чтобы подняться
и
окрепнуть! Он слыл человеком неистощимой
силы, ловкой хозяйской c h o d o b k h .
Он сам
делал все, что требовалось для семьи и дво"
ра. Надо что-нибудь построить, — берет то
пор и строит.
Надо печь в избе
перело*
жить, — переложит. Зареж ет овец, — сам ов
чины выделает, сам шубу сошьет. Требуются
валенки,— живо скатает, да еще какие! Нуж
ны сапоги, — и сапоги
сошьет.
Он с ж ад
ностью брался за любое дело, которое могло
принести хотя бы маленькую выгоду двору.
Летом не только работал в поле, а урывал
время, чтобы надрать лыка, собрать корья, порыбачить, зимой — >плел корзины, занимал*
ся
извозом, охотничал... Василий
Тихоныч
Не без гордости говорил:
—
На моем дворе чужая рука кол не за
бьет!
С большим трудом Василий Тихоныч укре
пил свое хозяйство, стал уважаемым челове
ком в деревне. После революции, получив
еще немного земли, он стал мечтать уже
о спокойной, зажиточной жизни, В первое
время ему нравились большевики — непосед66
ливые, беспокойные люди, постоянно будо
ражившие мужицкие умы разными новше
ствами, дерзкими идеями. Василию Тихонычу, от природы тоже подвижному и энергично
му, они пришлись по душе. Но вскоре он
серьезно поссорился с большевиками. И по
ссорился из-за хлеба. Весна обещала хороший урожай, но многие в деревне толковали, что она обманчива, — только начнут нали
ваться хлеба, и сожжет их суховей. Да и
время было смутное, неустойчивое. А Васи
лий Тихоныч был расчетливый человек, ,он
не хотел впадать впросак. И, глядя на дру
гих, он припрятал хлеб. Главный деревенский
большевик Степан Долин долго уговаривал
его.
— Тихоныч, — говорил он, хрипя, — давай
хлеб,
помогай власти. Своя власть-то!
Не
поможешь, — прогадаешь.
— Меня не учи. Не прогадывал еще.
. — Добром отдай.
— А зубы куда? На полку?
— Лишнее отдай.
• — В крестьянской жизни ничего лишнегэ
не бывает. Из земли — да в землю.
Хлеб нашли, отобрали. Это так оскорбило
Василия Тихоныча, что в нем закипела глу*
хая злоба против большевиков. В тот вечер, когда у него отобрали хлеб, к нему в дом
пришел
богатый сосед — бывший
староста
Комлев. Они долго беседовали в горнице.
5*
67
— Ну, как? — спросил (Комлев. — Обжег
ся?
— Не говори! Наголо обстригли! Сто пу
дов! А рожь-то, как золото! Хоть на нитку