нанизывай. И — как в прорву... Сто пудов...
— Да-а... — протянул Комлев « подернул
заячьей губой. — Средь бела дня обирают. А
вон меня — задушили контрибуцией. А за
что? Последнюю собаку со двора приходит
ся гнать.
— В том и суть. — Василий Тихоныч со
крушенно покачал головой. — Попал я... —
заговорил о н .— Ты видел, какие я ловушки
делаю на волков? Нет? А вот так... Сделаю
из плетня круг, а вокруг него, немного отсту
пя, еще круг, с дверцей. В средину малого
круга — приманку положу.
Вот волк зайдет
в дверцы, идет кругом, нюхает, а приманку
не достанет. Проход уЗкий, ему изогнуться
нельзя. Вот дойдет он до дверцы, да только
когда
носом закроет е е ,— тогда пройдет
дальше. И вот он все ходит и ходит, и при
манку не достанет, и в дверцы обратно не
попадет... Так вот и я.
— Не соображу, — сказал Комлев. — В ка
кую ловушку попал? А?
Василий Тихоныч описал в воздухе рукой
дугу, тяжело вздохнул:
— Вся жизнь
Комлев нагнулся, заговорил тише:
— Ты не слыхал, правду ай нет говорит
отец Евлогий?
68
_ А что? Не слыхал.
— Будто скоро конец. А?
— Н ам ?— 'испугался Василий Тихоныч.
— Нет, им... большевикам.
— Отец Евлогий сказывал?
— Он. Как думаешь — правду сказал?
— Что ты! Отец Евлогий? О, он человек
с понятием! Он семинарию прошел.
— А я думаю, врет.
—. Ну
нет... — возразил Василий
Тихо
ныч. — Он с понятием. И старый. А старый
ворон не каркнет даром.
Когда
пришли белые, Василий Тихоныч
вмеоте с Комлевым встречал их с хлебом-солью...
«Эсеры...-—-шептал Василий Тихо
ныч. — Чудное название!
Язык обломаешь!
А программка ничего, подходящая...» Но тут
обманулся Василий Тихоныч: вслед за отря
дом явился барин. Он потребовал вернуть ту
землю, которая засеяна была им рожью в
семнадцатом году, потребовал вернуть иму
щество. А потом -вдруг объявили: все дол
жны отдать недоимки по налогам за три го
да. И давай забирать все — хлеб, скот, сыно
вей на войну...
... Спускалась ночь. В пойме курился ко
стер, белесый дым от него отрывался малень
кими клочками, и летели они, один за дру
гим, цепляясь за деревья. Сварив уху, Васи
лий Тихоныч
решил поужинать у костра.
Постелил дерюжку, поставил рядом дымя
щийся котелок, пошарил в нем ложкой... Нет, 69
есть не хотелось. Опершись локтем о землю, взглянул на Каму, вспомнил, как иногда с у
матошно толкутся на ней волны, бросаясь
из стороны в сторону, грустно подумал: «Так
и люди: мечутся туда-сюда, а куда лучше
податься — не знают. Куда ни подайся —
везде разобьешься...»
С берега послышался хруст намытого ре
кой -и высохшего за лето мусора. Василий
Тихоныч приподнялся.
Внизу, по песчаному
закрайку, шагал полуголый
человек, ярко
освещенный лунным светом. Он шел порыви
сто, откидывая преграждавшие дорогу ветви
белотала.
Василий Тихоныч бросился к берегу.
Полуголый человек остановился, несколько
секунд смотрел на рыбака с опаской, потом
откинул со лба мокрые волосы.
— Господи! — вскрикнул
Василий
Тихо
ныч. — Никак, Мишка!
— A-а, тятя...
Мишка повернул к отцу.
— Чорту в зубы попал.
— Сынок! Не греши.
— Заходить ли? Опять выдашь?
Василий Тихоныч схватил сына за руку, потащил на крутояр. Усадил у костра, под
кинул в него сушняка.
— Сынок! Да откуда ты?
— Говорить тошно. Озяб я...
— Эх, как перевернуло тебя!
Мишка был голоден, но ел рыбу медленно, 70
неохотно. На расспросы отца отвечал корот
ко. Его одолевала усталость. Немного пого
дя захотел курить, вытащил мокрый кисет, вспомнил Наташу, — и слезы навернулись на
глаза. Сжимая в руке кисет, сказал чуть
слышно:
— Услужил ты мне. Спасибо.
— Грех на мне. Богу отвечу.
— Б огу?! — вдруг загорелся Мамай. — Это
когда? На том свете?
В темноту полетел котелок с рыбой. Миш
ка. схватил отца за грудь, начал трясти.
— А на этом? Не хочешь?
— Сынок, прости...
— Не богу, мне отвечай!
Отбросил отца в кусты, сказал:
— Половину сердца ты мне отрезал!
И быстро начал спускаться к реке.
— Мишка! Одежу возьми, дьявол! Зако-леешь!
Мишка
вернулся, надел отцовы
штаны,
легкий пиджак. Василий Тихоныч предложил
и свой кисет.
— Закури. Свежий.
Табачный дым опьянил Мамая. Он согла
сился отдохнуть немного в землянке.
Лег
на нары. Землянка начала покачиваться, как
баржа.... Три дня прожил Мамай в ожида
нии смерти. А теперь — такая разительная пе
ремена! В землянке остро пахнет сырой зем
лей, свежей овсяной соломой, рыбой и мыша
ми. за дверью — сонно вздыхающие сосны, 71
оранжевые
косынки огня, веселая
луна....
Мишка Мамай опять находился в центре бы
стро
раскрывающегося мира.
С радостным
волнением он вступал в безбрежную жизнь.
В ней все — от мышиного запаха до могучих
стихий — было устроено чудесно и мудро.
От счастья Мишка закрыл глаза. И сразу все, чему он удивлялся, пропало. Перед ним ка*
тилась угрюмая,
величественная река, а на
ней вдалеке маячила баржа с виселицей.
Ночью Мишка проснулся и сразу понял, что рядом, на нарах, сидит отец. Мишке ста
ло стыдно, что вечером, не сдержав гнева, он
бросился на отца. В темноте Мишка протя
нул руки к отцу, сказал, оправдываясь:
— Это она подарила кисет.
Василий Тихоныч вздохнул.
— Чего там
вспоминать! — Ощупал
сы
н а .— Тебя били? Здорово?
— Один, рябой, бил. Здорово. Попадись
он мне, — в секунд, гаду, мослы обломаю.
Hv, да на аршин побои не меряют.
Помолчали. Мишка спросил:
— У вас тут, в деревне, как?
— Не говори!
Туго
приходится, сынок.
Под этой проклятой властью задыхается на
род. Ну, скажи, как рыба подо льдам1.'
Первый раз Василий Тихоныч беседовал с
сыном серьезно, как с равным себе. И стари
ку было приятно, что сын понимает и жалеет
его. И он легко, без боли душевной, говорил
о себе:
72
— Много у меня грехов, много. Все искал, где лучше, а вот... Счастье, что лиса: всегда
обманывает. Я и повадки лисьи знаю будто
хорошо, а вот — подвело.
— Погодл еще...
— Не знаю. Старею, видно. Мне трудно
поспевать за жизнью. А жизнь, она как-то
впереверт катит, вот беда! Ты уж, сынок, по
спевай за ней. Поспеешь — мне грехи помо
жешь сквитать.
Наговорились вдоволь. Перед рассветом
Василий Тихоныч посоветовал:
— Уходить тебе надо, сынок.
Мамай молчал.
Василий Тихоныч нагнулся.
— Знаю место. В Черном овраге. Один я
знаю: там наши ребята живут.
— Кто?!
— Смолов, Камышлсв. Которые убежали
с-под расстрела. Партизаны, одно слово.
— Веди!