духи лице ярко светились затравленно мечу
щиеся глаза. — Семь ребятишка будет моя.
Один девчонка сосет, -малай юбка держит...
Вот какой! В о т !— Шенгерей нарисовал в воз
духе лесенку. — Сам знаешь, беда. Пускай, пожалыста...
— За что посажен?
— Ш абра парнишка... мал-мал вилам тро
гал... — запнулся Шенгерей, жалобно помор
щился, ожидая
новых
неприятных
вопро
сов. — Шабра-та приехал диревшо, меня бил.
Зачем бил? Не знай.
— Большевик?
— Не знам. Какой большевик?
— Врешь! Все ты знаешь!
— Правда сказал,
господин начальник,
правда. Сирдечный
правда!
Большевик не
ходил, — заторопился Шенгерей. — Своя дн-ревня жил мы.
— Хорошо... Но как тебя отпустить?
— Пускай, пожалыста, — умоляюще протя
нул Шенгерей.
— Обожди... — остановил
Бологое. — Д о
пустим, что я тебя отпущу. Но тебя отпус
тить на волю — ты две возьмешь. Так?
Шенгерей
часто-часто замигал. Он понял: начальник сейчас потребует раскаяния и заве
рений, что он больше никогда не будет про
тивиться новой власти. Лицо его стало еще
85
серее и угрюмей.
Ему было совестно, что
придется лгать, — Шенгерей
всем
своим
сердцем ненавидел новую власть, но ему так
хотелось вернуться в родную деревню, к ж е
не, к ребятишкам, что он решил перетерпеть
все, на все согласиться. И он ответил:
— Зачем возьмешь-та? Не надо! Ничего-та
не надо!
— Начальство в деревне будешь слушать?
— Будим, будим... Как не будим?
— С большевиками будешь таскаться?
— Ай,
господин
начальник... — Шенгерей
устало раскинул руки. — Ни буду! Верь сло
ву — нет. Пускай, пожалыста. господин на
чальник...
«Странно... — опять подумал Бологов. —
Может быть, Черемхов и некоторые дру
гие — это исключение?
Очень странно. Вот
пошлю сейчас этого татарина в трюм, и
пусть он там скажет, что раскаялся <л его от
пускают...Да, пошлю! И посмотрим еще. что
из этого произойдет! Это тоже очень за б а в
но...» Бологов приподнял носок сапога, крик
нул:
— Ну, целуй, сволочь! Отпущу.
Несколько секунд Шенгерей стоял, как ог
лушенный. Потом медленно подогнул подра
гивающие ноги, оперся
руками о
палубу,
опустил голову, — она была тяжелая и горя
чая. Он нагнулся совсем низко
над матово
поблескивающими носками сапог. Губы Шенге
рея судорожно подергивались. Он медленно
86
тянулся к сапогам поручика, словно боялся
ожечься. Вот еще немного, еще немного, —
он прижмется к ним на одну секунду и полу
чит волю. Только один раз прижаться, поце
ловать—и жизнь спасена! Он вырвется из зат
хлой баржи. Он понесется с радостно бью
щимся сердцем домой, к Фатыме, к ребятиш
кам. В глянце хорошо вычищенных сапог по
ручика Шенгерей уже видел быстро мелькав
шие картины—смутно очерченное лицо жены, ребятишек, силуэт своей избы с березкой у
порот...
— Ну, целуй! — крикливо повторил Боло
тов. — Отпускаю!
Глаза Шенгерея стали сухи и насторожен
ны. Он вдруг оторопело отшатнулся, взгля
нул на поручика, поднял голову и голосом, упавшим до холодного шопота, сказал:
— Нет, не буду...
— Что-о? — Болотов отступил, приподняв
плечи.
— Ни желам! Нет!
— A-а, вон что!
Откинув правую ногу, Болотов резко уда
рил Шенгерея в зубы. Шенгерей ахнул, упал
на спину, закрыл лицо руками. Болотов, дро
жа от ярости, наскочил на него и начал изо
всей силы бить сапогами по голове, лицу, по
бокам, в живот. Он катал его по палубе, как
деревянный чурбан, и кричал:
— Вот как! Вот вы какие стали! Гордые
стали! Целуй, сволочь!
87
Шенгерей отрицательно вертел головой и
опять корчился
под
ударами,
извивался,
свертывался в комок, отплевывал кровь и
выбитые зубы. Но не кричал. Это еще силь
нее бесило Бологова. Он бил Шенгерея куда
попало, бил до тех пор, пока тот не перестал
защищать лицо. Тогда Бологов, отступив, вы
тер платком лоб, глухо бросил Ягукову:
— Приколи!
X V
Поручика Бологова глубоко взволновало
происшествие на стоянке у Смыловки. Изму
ченный тревогами, он стал болезненно-остро
воспринимать все, что сколько-нибудь неожи
данно вторгалось в его жизнь. «Так, так... —
неопределенно думал он, без устали шагая по
каюте. — Вот такие-то дела. Ну, ну...» Перед
вечером, успокоясь и набравшись какой-то
злой
решимости, он
начал просматривать
списки и дела заключенных.
Баржу прибивало стремниной к берегу, изрезанному оврагами. Мимо пронеслись, буд
то выпущенные из пращей, две утки. До слуха
поручика долетело частое, глухое тут уканье,—
шла моторная лодка. Вскоре на корме баржи
послышался чужой голсс.
— Вот чертовщина, — проворчал Бологог*, торопливо застегивая ворот гимнастерки. —
Кажется, капитан Ней. Носит его по реке!
Вошел капитан Ней — низенький, полный и
мягкий, как пышный колобок, в чистеньком
88
кителе защитного цвета, с пенсне на корот
ком носу. Он без особого внимания выслушал
рапорт, сбросил фуражку, вытер шелковым
платком глубокие залысины. «Не в духе», —
определил Бологое.
— Фу, сегодня что-то неважная погода, - -
сказал Ней, подсаживаясь к столу. — Какая-то неопределенная... Ни сумрачно, ни ясно.
Не люблю!
— Вечер будет хороший, — заметил Боло
тов.
— Вечер? Возможно. Вполне возможно.
Медленно, но разговор завязался. Поручик
Болотов несколько раз возвращ ался к теме, больше Rcero волновавшей его.
— ... Я не миндальничаю, — говорил он, шевеля бровями и бросая на капитана туман’
ный взгляд. — У меня, слава богу, твердая
рука, Арнольд Юрьевич. В наши дни не долж
но быть наивных иллюзий.
Постучав подошвой сапога о пол, сказал:
— Когда мы бросаем их сюда, — я споко
ен. Но на свободе они размножатся, как
бактерии!
— Вот это и опасно, поручик, — протянул
Ней.
— А вы думаете, Арнольд Юрьевич, я не
понимаю? Отлично понимаю! — Болотов на
гнулся над столом, заговорил торопливее, в
голосе его зазвенели горячие нотки. — Нужно
сильное
противоядие! Иначе... Меня, при
знаться, • начинают волновать события. Если
89
бы вы знали их! Вот скажите: почему они...
ну, умирают так, знаете ли...
Ней поднялся, протянул портсигар.
— Нас не слышат?
— Благодарю. Не курю. Забыли?
— Да, да. Плохая память.
— Нет, нас не слышат.
Закурив, Ней сказал:
— Знаете что? Вы боитесь своих заклю
ченных.
Бологов вспыхнул:
— Ерунда! Не боюсь, но...
— Боитесь! — убежденно повторил Ней. —
Я вижу, Николай Валерианович. Вижу. Вы
боитесь той силы, которая не оставляет их
даже перед виселицей. Почему? Смешной вы, Николай Валерианович...
— А все же?