тушный...»— подумал М амай). И будто для
того, чтобы поддержать свое хилое тело, по
ручик туго затянулся в желтые ремни пор
тупеи.
Прочитав бумагу, Болотов откинулся на
спинку стула, и Мамаю почему-то подумалось, что не только портупея его заскрипела, но и
плохо сложенные кости.
— Садись.
Глаза Болотова, большие и туманные, тус
кло светились на бледном, болезненном ли
це. В них столько усталости и равнодушия, что Мамай подумал: «Неподходящая у него
должность. Ему бы на пасеке сидеть, со пче
лами». И осмелев; дерзко сказал:
— Курить хочу. Давно без курева.
— Кури, — разрешил Болотов, — хотя я не
курю и плохо переношу табачный дым. Ну, ничего, я окно открою.
Распахнул окно. Увидев у Мамая синий
шелковый кисет, обшитый кружевами, с улыб
кой спросил:
— Подаренный?
— Баба одна подарила.
— Любит?
— Вроде любит.
Болотов придвинул к себе стоявший на
столе кувшинчик с букетом и, нюхая цветы, бросил на Мамая короткий взгляд:
— Большевик?
И не собирался в большевики, 8
— Что так?
— Не очень-то нравятся.
Бологое спрятал неясные глаза.
— А сам большевика отпустил.
— Он не большевик. Из матросов.
— За что же отпустил?
— За что? За песни.
— Только не врать, — предупредил Боло
тов.
— Не веришь — не спрашивай!
— Я только предупреждаю.
— И так знаю! Сказал — за песни!
Мишка Мамай так тянул цыгарку, что она
трещала. Табачный дым действовал на него, измученного бессонной ночью, возбуждающе: поглядывал он колюче, отвечал резко, отры
висто. Бологое сразу определил: это горячий, дикий парень, еще необъезженный жизнью.
С такими людьми Болотов любил иметь дело
па барже; ему, отъ природы слабому, нрави
лось взрывать сердца у этих сильных людей.
Он хотел, чтобы это случалось чаще.
Болотов попросил:
— Расскажи подробнее.
— Могу, — согласился Мамай и затушил
цыгарку о подошву сапога. — Шли мы доро
гой, степью. Он начал петь. Одну песню, дру
гую. Я крикнул ему: «Замолчи!» А он и ухом
не ведет, поет. У, как пел он! Я сам петь
не умею, а песни уважаю. Когда поют, —
подтягивать люблю. Тут я задумался что-то, да и начал подпевать. У матроса этого голос
У
чистый, льется как... Что там! Вроде сердцем
поет!
— Дальше что же?
— А дальше... — Мамай / помедлил и до
сказал спокойнее: — Матрос этот, значит, з а
пел: «Смело, товарищи, в ногу...» Запел так...
Что там! Я и не помню, как начал подпевать.
Только потом смотрю: идем мы рядом, обня
лись и поем...
— Понятно. Но как ты его отпустил? Точ
нее.
— Он сам ушел. Оборвал песню; посмо
трел на меня, назвал дураком и пошел в
лесок.
— Стрелял бы!
— Вот, значит, не стрелял.
— И сам побежал?
Мамай глазами указал на пакет:
— Там ведь написано!
Он, верно, вспомнил, как шел с матросом
увалистой приволжской степью, как пел пес
ни, а может быть, и еще о чем подумал, —
опять нахмурился и повторил, нажимая на
каждое слово:
— Там все написано...
Спрятав за горшочек с цветами пакет, Бо
логое сказал:
— Мне нужно точнее знать... От тебя знать, почему задумал убежать с фронта.
— Фронт! — Мамай ядовито усмехнулся. —
Много там дыму, да мало пылу. Канитель
там, а не фронт!
10
— Погоди ты...
— Вались к чорту! — Мамай
вскочил.—
Надоело! Там все написано!
Болотов спокойно обернулся к солдатам, загадочно шевельнул кустиками бровей.
— Что ж, запишите его на приход.
Солдаты схватили Мамая за руки, сорвали
шинель, вытащили на палубу. Но здесь М а
май. разгорячась, так тряхнул плечами, что
солдаты полетели в разные стороны — один
ударился о каюту, другой, перевертываясь, докатился до якорной цепи, третий едва не
выпал за борт... Мамай выпрямился, глаза
его сверкнули, как две капли ртути:
— Что надо?! Что?! Говори, гады, а не
хватайся!
Весь скрипя, .подош ел поручик Болотов, спокойно поправил в ухе вату, указал на ши
рокую скамью:
— Ложись!
Мамая встряхивало. Он понял: хотят по
роть розгами.
— Ваше благородие, дозвольте...
— Ага, теперь ты будешь...
— Ничего не буду... — мрачно сказал Ма
май. — Дозвольте,
говорю,
штаны
снять.
Иссекут их. В чем ходить буду?
— Сними.
Смущенно поглядывая на поручика, подо
шли солдаты. Когда Мамай спустил брюки, угрюмо захохотали:
— Ого, вот это волосат!
11
— Волосат да сучкаст, чорт!
Мамай зло сверкнул глазами, лег на л ав
ку. Гулко стучало сердце. Это был первый
случай, когда хотели бить М амая, — он не
помнил, чтобы кто-нибудь его бил, даже в
детстве. И теперь он не думал о том, больно
будет или нет; ему только было очень обид
но, что в гг и его, М амая, изобьют, хотя он
этого никогда не ожидал. И Мамаю захоте
лось взглянуть на того, кто будет бить его
первый р-аз в жизни. Он взглянул и увидел: у каюты, присев на корточки, маленький ря
боватый солдат, жалобно хлюпая носом, ста
рательно выбирал таловые прутья. «Такой
сморчок бить будет! — негодующе подумал
Мамай. — Д а еще рябой! Господи, хоть бы
не рябой!» И Мамаю стало, еще горше и
обиднее, и он судорожно сжался и закрыл
ладонями бледные раковины ушей.
К рябому солдату подошел Болотов.
— Опять копаешься? Ну?
— Так точно... Выбираю пожиже.
Солдат поднялся, взгляд его был далеким
и пустой, на висках — бисеринки пота. Косясь, Болотов спросил:
— Опять?
— Так точно, — жалобно ответил солдат,—
Не могу...
— Почему?
— Он вон какой... рука не возьмет такого.
— А ты — сердцем. Ну?
У каюты кто-то рванул голосистую гар1?
монь. Рябой солдат — Серьга М я т а п о д о
шел к скамье. Засвистели гугие прутья. По
ручик Бологое начал считать:
— Раз, два, три...
— С подергом не бей, — сказал Мамай
сквозь зубы.
— Бей с подергом! — приказал Бологое. —
Восемь, девять...
Серьга Мята бил сначала редко, вяло, но
через минуту, поймав косой взгляд поручика, начал хлестать все чаще и чаще. Лицо его
пожелтело, на нем резче обозначились ря
бинки, он глуховато стонал и хлестал словно
в отчаянии, словно не арестованного бил, а
отбивался сам от кого-то... А гармонь гре
мела над рекой. Мамай еще с начала порки
догадался: играют для того, чтобы заглу
шить его крики. «От рябого — да кричать?»—
мелькнуло у него в голове. И Мамай, превоз
могая боль, не кричал, не стонал. Стиснув
зубы, он лишь изредка ворочался, но будто
только для того, чтобы ненавистному рябому
солдатишке лучше было бить. Спина Мамая
быстро покрылась частой решеткой горячих, набухших кровью, рубцов.
Кончилась порка. Отдуваясь, Серьга Мята
отошел, выбросил за борт прутья и быстро