Гораздо позднее, спустя века, один великий человек однажды сказал ей: «Любить - значит жить жизнью того, кого любишь [1]». Этот человек был прав, потому что именно это она делала, когда… когда еще существовал тот, кто этого заслуживал.
Теперь же все было совсем иначе. Другим был мир, другими были люди, другими были правила игры, и совсем другой была она.
Но открытый выпад в ее сторону, выплеснутое в лицо откровение, почти агрессия и обвинения в ее собственной слабости что-то сдвинули внутри нее. И этого она не ожидала. Как и ее магия, которая за века успела обрести частичное, но все же собственное сознание. Перед мысленным взором блеснули тусклым золотом нити сотен рек, и шелохнулась померкшая листва могучего дерева, под корой которого на секунду мелькнуло что-то, до странности и до боли в груди напоминающее живой свет.
[1] «Любить - значит жить жизнью того, кого любишь» – слова Льва Николаевича Толстого.
*
Ночь неторопливо близилась к рассвету, но Кризанта не спешила уходить из библиотеки. Она уже давно не вчитывалась в книгу у себя на коленях. Слова расплывались, строки теряли смысл – так бывало, если она занималась «самокопанием», что само по себе было большим событием, потому как происходило такое нечасто. По пальцам можно пересчитать.
Июль 1901 года, НьюЙорк, город, который лет через двадцать начнут называть «Большим яблоком». Событие, которое Кризанта не любит вспоминать. Тогда она, заступившись за молодого парня, ненароком оскорбила одного малоприятного типа, вымогателя и настоящего мерзавца, и тот, разразившись благим матом, поклялся, что костьми ляжет, но «поставит ее, этого доходягу и его семью на место». Кевин Белл – так звали того юношу – был достаточно умным, чтобы понимать, что с физической точки зрения отпора он дать не сможет, но зато с умственной стороны у него было явное преимущество.
Его семья не разделяла его взглядов и отнеслась к Кризанте, всего лишь хотевшей помочь, с крайней степенью подозрения. А после того, как на них напали и Кевин получил ранение, а Кризанта его вылечила, их отношение к ней еще больше испортилось. Ее назвали «отбросом дьявола», заявив, что она приносит несчастья одним своим присутствием, и велели убираться прочь. Запись в дневнике появилась из-за этих слов. «Я не собираюсь извиняться за факт своего существования». Интересно, что-нибудь бы изменилось, если бы она попросила прощения? Хотя… у кого?
Это было больше ста лет назад и запало в память, а вот второе возвращение в НьюЙорк на пароходе пятьдесят четыре года спустя Кризанта практически не запомнила, потому как в последний раз над своими поступками и действиями она размышляла в начале двадцатого века, а не в его середине. Сейчас это повторялось, но все же, где-то на грани, как мираж возникла мысль: «Почему его мнение вообще меня волнует?».
Кризанта со вздохом закрыла книжку и, положив ее на невысокий столик слева от себя, поднялась и уставилась в стену усталым, измученным взглядом. В сердце творилось что-то странное, привычная тупая боль заменялась чем-то иным, давно забытым и заброшенным чувством того, что она пересекла черту. Но разве это не бред? «Однажды, в какую-то секунду, ты понимаешь, что любишь», – так ей сказали. Но это не любовь. Еще нет. А что уже?..
«Уютно, тепло на душе…» – Кризанта, не выдержав, поднялась, задумчиво теребя кончик косы. – «Это же из-за дома, из-за обстановки. Это не из-за него. Он бы не стал причиной», – она закусила губу. – «Но мне было спокойно рядом с ним. А уснуть я не смогла… И его рядом не было. Он - не Юджин!» – плечи передернулись с каким-то раздражением. – «Не был им и не будет… Но я и не вижу в нем Юджина. Я видела призрака. Видела. Стоп. Почему в прошедшем времени?» – резкий разворот и мелькание пальцев, выстукивающих дробь на поясе, куда легла ладонь. – «Я никогда не пыталась его никем заменить. И не думала о… Нет, это должно быть совпадением», – она отмахнулась от догадки, но тут же снова нахмурилась. – «Совпадений не бывает. Я в них не верю уже давно. Не совпадение. Боже мой!» – Кризанта с силой провела рукой по лицу. – «Сейчас? Серьезно? Я же не… Не нужно мне это. Я не ищу… Я не влюблена. Нет. Нет. Нет. Точно нет. Какого черта это происходит? Я… Ни я, ни он в этом не нуждаемся, с чего я вообще об этом думаю? Я не хочу. Не имею права».
Там, на авианосце, когда ладонь Кризанты соприкоснулась с ладонью Клинта, что-то изменилось. Вернее сказать, что-то изменилось еще до того момента, и, вспоминая свои собственные слова о том, что агент Щ.И.Т.а являлся для нее не более чем отражением любимого человека, девушка теперь сомневалась в том, что подобное утверждение все еще имело место.
То, что она тогда проделала, вызвав недоумевающий взгляд и растерянность на вечно невозмутимом и чуть загорелом лице, было не просто стремлением почувствовать, что нападение прошло и что они все по-прежнему живы. Это была попытка убедить себя, что он на самом деле здесь. Но «он» – это не Юджин. «Он» – это Клинт Бартон, мужчина, которых с недавних пор перестал быть в ее глазах врагом; мужчина, которого с недавних пор она перестала винить в сходстве с давно отошедшим в мир иной бывшим разбойником; мужчина, который с недавних пор… вызывал в ней зыбкое приятное чувство теплоты. Хотя Кризанта почему-то сравнивала его скорее с жжением в области сердца.
«Ну почему он? Почему именно он? Почему из всех людей этого чертового мира конкретно он? Почему?»
Отогнать эти мысли прочь не получалось.
Если бы она в тот день не возвращалась домой после того, как оторвалась от преследования, а скрылась в подворотнях Лондона, где только серые стены, изрисованные граффити, и разбитые фонари были бы свидетелями ее бегства, возможно, сейчас она бы не оказалась в подобной ситуации.
«История не знает сослагательного наклонения», – ехидно высказалось, а точнее прошипело подсознание. – «И ты, по-видимому, тоже, раз допускаешь такое развитие событий».
«…шансы начать нормальную человеческую жизнь у тебя все еще есть, просто ты их в упор не желаешь замечать».
О, в ту минуту Кризанта увидела Клинта Бартона с новой, неизведанной стороны. В его словах было пламя, уверенность в своей правоте, в них была почти страсть, почти иступленное желание заставить ее прозреть.
Девушка низко опустила голову.
Выбор. Ей придется сделать выбор: притвориться, что ничего не было, и забыть об этом разговоре или же наплевать на все и прыгнуть со скалы в море, которое она давно покинула.
Выбор… Все всегда упирается в выбор.
Похоже, негласное соревнование с мертвецом окончено.
*
«Иногда наступает время, когда исправлять старые ошибки уже поздно. Пора делать новые».
(с) Сергей Веденьё
Клинт Бартон сидел, закрыв глаза, и его спокойное ровное дыхание никак не могло выдать человека, который лишь искусно притворялся спящим. Кризанта несколько минут стояла, яростно борясь с бушующими в ней сомнениями, после чего, видимо, решив все для себя, медленно шагнула вперед и, подойдя к креслу, в котором один из лучших агентов Щ.И.Т.а «предавался объятиям Морфея», долго пристально смотрела на него. Потом нерешительно подняла руку и потянулась к щеке мужчины, который сейчас, в момент сна, был как две капли воды похож на Юджина. Но пальцы замерли в паре сантиметров от кожи, на которой проступала щетина, и отдернулись назад.
Кризанта рвано вдохнула и мысленно отвесила себе подзатыльник. Если уж делать – так делать как следует. Она не отдавала себе отчета, что постоянно сравнивала Клинта Бартона и Юджина. Каждое его движение, каждое слово, каждое действие – все это попадало под безжалостный обух критики, и параллель, за наличие которой Кризанта, собственно, и винила Клинта, была основной причиной всех чувств, отраженных в ее взглядах, направленных на агента: всей злости, всего разочарования, всех насмешек и всей грусти. Чертова константа, не желавшая исчезать с той секунды, когда Кризанта впервые увидела призрака своего умершего спутника жизни.