На остановках в Комине и Юндрове появились первые пассажиры, и чем дольше ехали мы по этому самому длинному тогда в Брно маршруту (а трамвай двигался по рельсам, словно язычок застежки-молнии — вжжж!), тем ярче разгорался за нами новый день.
Я вышла на остановке Кралово Поле и двинулась наверх. Репродуктор над воротами Краловопольского машиностроительного завода во все горло орал песню «Здравствуйте, майор Гагарин!», и среди рождественских игрушек на елке перед проходной висели блестящие спутники, а Дед Мороз в стенгазете был одет в скафандр космонавта и увенчан надписью «Успехи СССР в космосе — это подарок трудящимся всего мира!». Я шла вместе с несколькими запоздавшими рабочими, вахтер с пистолетом на заднице с подозрением покосился на мой рюкзак, а когда я объяснила ему, чего хочу, он пальцем указал на то место, где мне следовало стоять и ждать. Потом он забрался в свою будку, позвонил куда-то, не сводя с меня при этом глаз, и, положив трубку, подозвал пожилого человека в спецовке и велел ему меня проводить.
Не прошло и двух часов, как меня приняли на работу на должность крановщицы, причем мой возраст никого не удивил (пенсионеры среди работников завода составляли добрую треть), все формальности были моментально улажены, а это значило, что меня официально перевели из администрации Технического и садового треста в цех Краловопольского машиностроительного завода, а также ознакомили с правилами по технике безопасности и с инструкцией по управлению подъемным краном, и вот я уже держу в руке ключ от комнаты в общежитии, и у меня снова есть крыша над головой, к чему я собственно и стремилась.
— Крановщицы тут дозарезу нужны, вот поэтому они в тебя так и вцепились, — объяснила мне моя соседка по комнате Владька. — Две крановщицы почти одновременно в декрет ушли, а еще одна позавчера с собой покончила. Тебя на мостовой кран посадят, там хорошо, чисто…
И поскольку вполне могло статься, что с Владькой мне придется прожить под одной крышей годы и годы, я решилась рассказать ей кое-что о себе… ну, почему я в таком возрасте отважилась пойти на завод, и вообще.
— Вот уж ни за что бы не подумала, что ты такая старуха, больше сороковника тебе не дать, ей-Богу! И что, значит, по собственной воле из квартиры ушла? И все из-за какого-то засранца? А хочешь знать, почему я в общаге оказалась? Потому что тоже сбежала. Он у меня военный был, так я с ним два года как в казарме прожила. Когда у него вставал, я мчалась к нему сломя голову, честь отдавала, а потом раздевалась, да еще на время, и он мне это время все сокращал.
Прежде чем отпустить меня спать, она рассказала мне еще о той крановщице, которая третьего дня покончила с собой. Дверь в квартиру она не заперла, а на стол положила записку. Наверняка хотела, чтобы ее кто-нибудь остановил, но бедняге не повезло. Ты что, правда об этом не слышала? В общем, прорубаешь во льду прорубь, а потом опускаешься туда вместе с топором, дыхание от ледяной воды сразу перехватывает, пошевельнуться тоже не можешь, а дырка над тобой быстро затягивается. Этой зимой в Брно только так себя и убивают. Называется «поиграть в русалку».
— Не в русалку, а в Млока, — поправила я и, не дав Владьке открыть рот, сразу спросила: — А у этой крановщицы не было случайно сумки с лиловой каймой?
— Ой, Соня, а ты про сумку откуда знаешь?
— Ничего я не знаю, просто в голову пришло.
Владька посмотрела на меня недоверчиво, но не в ее характере было задаваться метафизическими вопросами. Через минуту она уже болтала о чем-то другом. Вернее, о том же самом. О тяжелой женской доле. И вот обнялись мы с ней и зарыдали, оплакивая нашу жизнь и любовь, что выжала нас, как тряпки. А когда мы закончили, у Владьки начался астматический приступ, она выронила из пальцев зажженную сигарету, и в ней что-то забулькало и забурлило, и она то краснела, то бледнела, а я как сумасшедшая ползала на четвереньках по полу в поисках запропастившегося куда-то баллончика с лекарством, и наконец нашла его под кроватью, и Владька брызнула себе в горло и тут же опять закурила.