— А почему это место освободилось?
— Ну, — сказал Никон, сплетая пальцы и так громко хрустя суставами, что если бы поблизости проезжала конная упряжка, животные наверняка бы понесли. — Ну, как вам сказать… но вы не волнуйтесь, ваша честь останется незапятнанной, потому что покойная была женщиной. Я бы не позволил себе сунуть вас в мужской контейнер. А этот контейнер мы застелили заново.
Группа попрошаек, которую Никон именовал «мои овечки», состояла из десятка бородачей и одного мальчика. Обходя «овчарню», Соня старательно пересчитывала все притаившиеся в кустах контейнеры.
— Нас двенадцать, — утверждал Никон, — и это число, как вы, Сонечка, догадываетесь, вовсе не случайно.
— Но контейнеров тринадцать, — поправила она его. — Апостолов было двенадцать, тринадцатым был Христос. Разрешите узнать, кто тут у вас за Христа?
Соня болтала с Никоном целыми часами. По вечерам он садился на ее контейнер и слушал, как изнутри контейнера Соня рассказывает о своем деде и его православных индейцах (по правде говоря, она все придумывала, потому что ее знаний об американском дедушке хватило бы как раз на воробьиный скок, ведь с самого Сониного рождения он не подал о себе ни единой весточки), а Никон, в свою очередь, повествовал Соне о своей православной миссии.
— Но сказано же: два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать!
— Нет-нет, милая Соня, это уже давно не актуально. Римов будет столько, сколько понадобится! Все надо начинать заново! А Москва долго еще останется очень плохим местом. Тамошняя православная церковь кишмя кишит папистами, кальвинистами, лютеранами, евреями, мусульманами и буддистами. Москва перестала быть святым Римом! Нужно опять начинать снова! Здесь, — и отец Никон показал на городские огни, сияющие внизу, у подножия террас, — скоро возникнет новый Рим, и к нему будут устремлены указующие персты всех пророков, и потянутся сюда вереницы паломников.
А с чего именно, по мнению Никона, следовало «начинать», выяснилось накануне большого православного праздника Воскрешения Лазаря. Парк у католического храма святых Петра и Павла зазеленел, в воздухе витали упоительные ароматы, в контейнерах команды попрошаек царило веселье, все плясали, и слышалась гармошка, но когда среди ночи Соня проснулась, ее ожидало потрясение. А разбудило ее то, что кто-то открывал контейнер, причем этот «кто-то» прекрасно знал, как снаружи следует повернуть внутреннюю защелку. Но в ту самую минуту, когда незваный гость собирался скользнуть внутрь, Соня схватила в правую руку батюшкин охотничий кинжал (батюшка же был членом охотничьей корпорации Цислейтании, но кинжал этот не пускал в ход ни разу), а в левую — зажженный фонарик.
— Немедленно наденьте штаны, отец Никон! Я буду не спеша считать до пяти, а потом вы станете короче ровно на длину вашего мужского достоинства!
— Я, Сонечка, хотел попросить вас не обижаться, а выслушать меня. Помните, вы спрашивали, почему контейнеров тринадцать, если апостолов было двенадцать? А я вам тогда не ответил, зато теперь я преподношу вам свой ответ на серебряном подносе. Из вашего чрева родится новый Христос, и человечество получит еще один шанс! Вы станете новой богородицей, и все начнется заново! Вечный круговорот любви и воскрешения! Христов будет столько, сколько понадобится человечеству…
— …два, три, четыре, отец Никон! Знаю, что поверить в это трудно, но я гожусь вам в прабабки. И вам наверняка стыдно было бы вот так обнажиться перед собственной прабабушкой…
Но Никон не успел ничего ответить, потому что раздался оглушительный рев, в ночной парк ворвалась банда скинов, вооруженных железными палками, они немедленно накинулись на контейнеры и принялись колотить по ним, выкрикивая: «Долой жидов! Цыган — в печи! Нищих — в печи!» Времени натянуть штаны у Никона не оставалось, и он — прямо как был! — бросился защищать свою овчарню, и его богатырская воздетая кверху дубинка быстро сделала из бритых черепов одну скулящую лепешку. А потом он забрался к себе в контейнер и тоже тихо заскулил, не будем скрывать, и принялся натирать свою распухшую ноющую дубинку разными пахучими мазями.
На другой день был тот самый православный праздник (Воскрешение Лазаря), и никому из овечек не надо было отправляться на свой попрошаечный пост, весь день они били баклуши, а отец Никон лечил свои раны, к вечеру же он вдруг вспомнил, что кто-то говорил ему, будто сегодня в Доме искусств ожидается лекция каких-то американцев, и он собрал своих овечек и повел их туда.