Через два месяца после того, как Соня оставила священнику свой адрес, а именно — в мае 1997 года, из Швейцарии приехала госпожа Гоффманн и навестила ее. Сходство оказалось таким поразительным, что у Сони сжалось сердце. Естественно, это была не Сава-Альжбетка с той давней фотографии. Ее звали Ангелика. Ей было двадцать пять-двадцать шесть лет. То есть как раз столько, сколько Соне в те далекие времена.
— Бабушка так часто рассказывала мне о вас, что вы, госпожа Троцкая, давно уже стали частью моей жизни. Я много лет пыталась отыскать вас, но когда я написала по адресу, который дала мне бабушка, то письмо вернулось — мол, вы там больше не живете. В коммунистические времена, как вы сами понимаете, не было смысла продолжать поиски, но в начале девяностых я начала все снова. Я вспомнила, как бабушка рассказывала мне, что впервые вы встретились с ней как раз в церкви святого Михаила. Я была уверена, что когда-нибудь вы там непременно объявитесь.
— А бабушка рассказала вам, — спросила Соня, — при каких обстоятельствах мы с ней встретились?
— Еще бы, — печально кивнула госпожа Гоффманн. — Бабушка была вся в черном, а какой-то бедняга священник взлетел к потолку, как пробка от шампанского. Но достаточно с нас воспоминаний. Я, госпожа Троцкая, хочу вам кое-что предложить. Пожалуйста, поезжайте с нами в Роухов, а там я, если не возражаете, приглашу вас на обед, а после обеда, если вы, конечно, захотите, мы вместе взглянем на тамошнюю птицеводческую фабрику, которую собирается купить мой муж. А дальше видно будет.
В путешествии по Чехии Ангелику Гоффманн сопровождал не ее муж, а инженер Петер Мориц, заместитель директора той самой крупной швейцарской птицеводческой фирмы, и поездку эту они предприняли по двум причинам, причем трудно сказать, какая из них была важнее — встреча Ангелики с Соней или осмотр Морицем того птицеводческого предприятия, которое собиралась приобрести фирма Гоффманна. Так или иначе, но вторая причина послужит нам лишь фоном для беседы Сони с Ангеликой.
И вот они едут в Роухов, и инженер Мориц сидит за рулем, довольный тем, что они наконец-то свернули с шоссе. Они едут по цветущей аллее, дорога умиротворяет, и Ангелика рассказывает Соне (они пока не перешли на «ты», но уже зовут друг друга по имени) о том, что бабушка на склоне лет вспоминала только о Соне, вы, госпожа Соня, стали тогда единственным предметом ее разговоров. В конце своей бурной и полной волнений жизни бабушка была совершенно убеждена, что все лучшее, все самое важное и необходимое вложили в нее именно вы, когда терпеливо обучали ее на своих уроках, и о годах, которые вы провели в семействе Паржизеков, она вспоминала с такой нежностью, что этого чувства хватило и на мое детство, которое в ином случае было бы пустым и сирым, как это случается у детей богатых родителей.
(Повторимся: Сава, превратившись в Альжбетку, вышла замуж за сына заместителя директора влиятельного венского банка Creditanstalt Вольфганга Мона, и после казни коллаборациониста инженера Томаша Паржизека супруги эмигрировали в Швейцарию, где у них родилась дочь Ева, которая со временем стала женой швейцарца Уве Винберга, владельца сети кафе в Цюрихе, и у них родилась дочка Ангелика, вышедшая замуж за птицевода Гоффманна. Альжбетка, следовательно, как вы уже поняли, приходилась Ангелике бабушкой. Думаю, с вас достаточно).
Единственная гостиница Роухова стоит на площади Т. Г. Масарика (в недавнем прошлом — площадь Дружбы) и называется «У Парацельса» (знаменитый врач, философ и алхимик Теофраст Парацельс в 1537 году провел в роуховском замке восемь благословенных месяцев), и когда Соня идет в гостиничный туалет, то обнаруживает в темном углу перед входом в кабинки написанную маслом картину, изображающую городскую площадь, в центре которой на высоком постаменте красуется статуя красноармейца с автоматом. На площади Т. Г. Масарика нет уже, конечно, никакого красноармейца, его вырвали, как зуб, вместе с высоким постаментом, а ведь всего несколько ударов молотка — и автоматчик превратился бы в Масарика, это же был один из андрогинов Дениса, один из масарикоармейцев, да только их тайну Денис Котачек унес с собой в Ад (где он прижил с Сониной каменной копией целый выводок каменных карапузиков, ползающих ныне по подземельям Моравского краса). Но если бархатная революция и обошлась так жестоко со скульптурой Котачека, то выбросить картину с изображением площади и красноармейца, творение какого-нибудь местного Мастера, рука у нее не поднялась, ее только убрали с почетного места и отправили в ресторан, в темный уголок у туалета.