— В себя?
— И в себя тоже. Но главное — верить в Бога.
— Ты настолько религиозен?
Он кивнул, серьезно и значительно:
— Да, я верю. Верю, что на все, что происходит, есть своя причина. Хотя нам она не всегда ведома. Я считаю, мы должны принимать все — и хорошее, и плохое. Мы — каждый из нас — должны выполнить свое предназначение, прожить, как задумано Богом. И слушать не хочу все эти новомодные философии, этих бездельников, которые протирают штаны по кафешкам и рассуждают, как спасти мир. Все уж давно ясно, решено раз и навсегда на горе Синай. В это я верю твердо.
— Тогда почему в мире до сих пор столько бед и несправедливости?
— Очень просто. Потому что люди ведут неправедную жизнь. Очень просто. Анна, надеюсь, ты не атеистка?
— Что ты, конечно, нет! Но о религии я знаю очень мало. И не вполне ее понимаю.
— Ну, женщинам не обязательно разбираться. Ты и без того честная, добрая и хорошая. И очень умная. Я восхищен твоим упорством: ты все время учишься, читаешь так много книг.
— А ты… совсем не читаешь?
— Нет времени. Встаю до свету, раньше пяти утра. А за день намашешься кистью, задравши голову на лесах, — вечером никакая наука в голову не лезет. Хотя, честно сказать, я никогда не отличался особым прилежанием. Только по арифметике хорошо шел. Я насчет цифр здорово соображаю. Даже на бухгалтера когда-то подумывал выучиться.
— Раздумал?
— Надо было работать, — ответил он коротко. — Послушай, на Западном Бродвее есть неплохое местечко, можем там поужинать. Подают суп, рагу и пирог — всего за тринадцать центов. Неплохо, да еще с кружкой пива, а? Пойдем?
— Пойдем. Но пива я не пью. Можешь мое выпить, если захочешь.
Руфь сказала:
— Одно в этой стране точно хорошо: не надо копить деньги на свадьбу. Не то что дома. Свахи, конечно, и здесь промышляют, но современные люди к ним не обращаются. Понравились друг дружке — и поженились. Вы оба работаете, деньги на жизнь есть… — Анна промолчала. — Ну, расскажи мне, как у вас там — с Джо?
— Он Джозеф. Никто не называет его Джо.
— Почему?
— Не знаю. Но ему подходит имя Джозеф. В нем больше достоинства.
— Ну ладно, Джозеф так Джозеф. Так расскажи, как у вас дела?
— Нечего рассказывать.
— Как нечего?
— Ну… Мне он нравится. Но нет… — Анна подыскивала точное слово. — Понимаешь, нет огня…
Руфь всплеснула руками. Одновременно вздернулись ее брови и уголки глаз.
— Тогда зачем ты тратишь на него время?
— Он мой друг. Без друзей очень одиноко.
Руфь поглядела на нее с недоумением. «С таким же успехом можно говорить по-китайски», — подумала Анна.
— Ты знаешь, большинство здешних жителей никогда даже не бывали к северу от Четырнадцатой улицы, — сказал однажды Джозеф.
— Я, например.
— Погоди, я тебе кое-что покажу.
Сиденья из тростника скользкие, прохладные; весенний ветерок подгоняет трамвай, а он катит все быстрее и быстрее по Лексингтон-авеню. Требовательно и властно звенит звонок. Когда вагон притормаживает на перекрестках, видны фасады домов на отходящих вбок улицах — ровные строгие ряды аристократических особняков с кадками вечнозеленых растений у парадных входов. Кажется, что до улицы Хестер отсюда тысячи миль.
— Мы сойдем на Мюррей-Хилл и пройдемся пешком до Пятой, — сказал Джозеф.
Тихие улицы; тень — свет — снова тень; изредка протарахтит экипаж; лошади лоснятся, помахивают заплетенными в косицы хвостами.
— На катанье едут, в Центральный парк, — пояснил Джозеф.
Анна удивлена: откуда он так хорошо знает жизнь и обычаи этой части города?
Вот перед одним из домов останавливается автомобиль. На заднем сиденье — дама в огромной шляпе с подколотой черной вуалькой. Водитель, в форме, в кожаных сапогах, выскакивает из машины и, обежав ее, помогает даме выйти. Под мышками у нее одинаковые, рыже-палевые собачонки. Дверь дома распахивается, и на пороге возникает девушка в бело-синем платье в полоску, в белом передничке с кружевной оборкой и таком же чепце. Дама передает ей собак и входит в дом. Девушка скрывается следом.
— Ну, нравится? — спросил Джозеф.
— Очень! Здесь так хорошо, — с жаром ответила Анна. — Я и не думала…
— Это еще ерунда. Вот, погоди, выйдем на Пятую авеню. Там будет на что посмотреть.
Сверкает солнце. Молодая зелень в парке, на углу Пятьдесят девятой улицы, отливает золотом.
— Это отель «Плаза», — сказал Джозеф. — А на другой стороне — знаменитый отель «Нидерланд».
Из гостиницы под навес выходит девушка в чудесном бледно-розово-палевом, точно внутренность персика, пальто, с фиалками на воротнике. С ней молодой человек в соломенной шляпе.