— Разумеется. Я выбрала их по одной-единственной причине: мне возле них хорошо и покойно.
Простые, лаконичные, почти скупые работы: заросший лилиями и кувшинками пруд; сухое дерево, воздевшее ветви к грозовому небу; лишайник на мокром черном камне. Картина с деревом — удлиненный вертикальный прямоугольник, а остальные — квадраты, побольше и поменьше.
— Прекрасные акварели, — снова похвалил Пол. Он подошел к окну и остановился, глядя на послеполуденное марево. Просто стоял и смотрел.
Проследив его взгляд, она увидела лишь чайный столик в саду да розовато-лиловые и светло-вишневые головки флоксов на фоне стены. Их дурманящий запах долетал через открытое окно.
Анна присела на диван. Как странно, что он здесь, в ее доме. Как мимолетны и кратки были их встречи: если собрать все часы воедино, не наберется и нескольких недель. Но как же переменил он всю ее жизнь. Она вспомнила давно забытое, похороненное, запертое в ящик. Она выбросила ключ от этого ящика, но воспоминание всплыло помимо воли: те давние ночи в доме его родителей, ее рыдания в подушку — чтобы ни всхлипа, ни стона. Юность, чьи горести всегда острее и пронзительней, чем любые несчастья зрелых лет.
— Если подводить итоги, — произнес Пол, — ты прожила хорошую жизнь. Несмотря на беды, которые я тебе принес.
— Ты принес мне не только беды, — тихо сказала Анна.
— Правда?
— Были и минуты радости. Большой, ни с чем не сравнимой радости.
— Минуты! — воскликнул он. — Минуты! На целую жизнь! Я ничего не смог тебе дать…
— Не забывай, ты дал мне дочь.
— Тебе с ней по-прежнему тяжело?
— Она близкий, родной человек. Лучшего и желать нельзя.
— Я рад.
Он сел в кресло, к ней лицом. Ей вдруг стало неловко и, положив на колени Лорин свитер, она машинально провязала пару петель.
— Я рад, что принес в твою жизнь не только сложности.
— Я никогда так не считала. И кстати, я хочу тебя поблагодарить.
— За что?
— Я давно хотела, только случая не было. Ведь после нашей последней встречи в опере, когда Джозеф так страшно рассердился и я попросила тебя не появляться и не писать, ты выполнил мою просьбу, не подверг меня ни малейшей опасности. А ведь мог. Другой на твоем месте мог и подвести.
Пол посмотрел на нее долго, пристально:
— Анна! Ты же знаешь! Я бы скорее отсек себе руку!
Она ахнула, закрыла ладонью рот:
— Боже мой, Боже мой…
Наступила тишина. Наконец он заговорил:
— Это все, что нам доселе было отпущено. Жаль.
Металлически заверещала цикада, заверещала и смолкла. С дальнего конца лужайки доносился ровный стрекот кузнечиков. Звуки идущего на убыль лета; краски еле уловимого, первоначального увядания; пожухнувшие от зноя розы.
— Лето на исходе, — сказал Пол, словно прочитав ее мысли. — Цикады — верный признак конца.
— До нового лета, — отозвалась Анна.
— Ты всегда была оптимисткой. Твоя чашка всегда наполовину полна.
— А твоя наполовину пуста?
— Да, зачастую.
Она улыбнулась:
— Тогда ты, должно быть, все время стремишься ее наполнить?
— Честно говоря, это я и хотел бы сделать. Потому и пришел. Анна, я собираюсь уехать за границу.
— За границу? Навсегда?
— Да. Нет нужды говорить тебе, что я патриот и предан Америке, но часть моей души всегда тянулась к доброй старине, к античности. Я мечтал поселиться где-нибудь на юге Франции и бродить среди греческих руин. Или в Италии, среди озер… Лугано, Комо… Ты там бывала?
— Нет, не довелось.
— Тебе бы понравилось. Там нет тропической жары, но всегда стоит ровное, бархатное тепло и безмерный покой. Я хочу купить там дом. Ты поедешь со мной? Поедешь?
Она оторопела:
— Господи! Но я не…
— Я понимаю, для тебя это слишком внезапно. И поздно — это я тоже знаю. Тем больше причин хранить и беречь то, что нам осталось.
Почему же далекое прошлое помнится ярче, чем события недавних лет? Она вдруг ощутила себя — да-да, почти телесно — той неопытной, влюбленной девчонкой, восхищенно глядевшей на него, молодого бога, что спустился к ней с небес. А теперь он, постаревший, просит, умоляет ее… Как его жаль. Как жаль их обоих.
— Анна, нам надо пожениться. Это будет очень хорошо, даже сейчас.
Лугано. Узкие, мощенные камнем улицы, цветущие деревья. Гулять под этими деревьями вдвоем, рука об руку. Столик на залитой солнцем террасе, бутылка вина, и они вместе. И засыпать вместе, в старинном доме, чтобы в окна веяло ночной прохладой. И просыпаться вместе, в старинном доме, чтобы в окна веяло прохладой утренней. Дыхание стеснилось от восторга и тоски.