Нет, это не раб и уж совсем не растоптанный раб, посаженный разгневанным хозяином на цепь. Такие глаза, наверное, были у древнеримских гладиаторов, когда после страшного кровавого поединка решалась их судьба.
— Ну, хорошо, к этим вопросам мы еще вернемся, — примирительно сказал он. — А сейчас меня интересует вот эта записная книжка. Она твоя?
Литвинцев кивнул.
— Кто такая Салмина из сельца Каип Державинской волости… И к какой губернии относится этот адрес, когда-то записанный тобой?
— Этот адрес я выписал из объявления, извещавшего, что там имеется рецепт вещества от червей. А относится этот адрес к Казанской губернии.
— Каких червей имеешь в виду?
— Садовых, конечно.
— Вот не ожидал! Ты что же — решил поднажиться на незаконной торговле оружием, чтобы потом заняться садоводством? Не выйдет, Литвинцев, не поверю! Довольно мне твоих сказок!
Литвинцев не отвечал.
— Хорошо, что значат эти записи о пароходах и баржах?
— Это черновые наброски для газеты. Сделаны в прошлом году на Волге.
— Кто такие «Мария», «Павел» и «Максим Гаврилыч»?
— «Мария» и «Павел» — названия пароходов. Максим Гаврилыч знакомый кассир одного из них.
— А Настасья Середа и Надежда Липовицкая?
— Мои знакомые.
— Кто такие? Где проживают?
— Этого я вам не скажу.
— Вот адрес: «Самарская улица, дом Изумрудова, квартира 6. Иван Иванов Алексеев». Кто такой? На какой почве познакомились?
— Алексеев — мой самарский знакомый. Больше ничего о нем не скажу.
— Кто такой Бертенев?
— Один земский начальник, но где, не помню.
— Что скажешь по поводу этого адреса: «Стан. Арарат Эриванской губернии, селение Давалу. Страж. Никифору Иванову Иващенко»?
— Старая запись, сделанная для одного знакомого. Ничего не помню.
— А вот еще адресок: «Эриванская губ., станция Алихат, 4 участок, селение Давалу… Никифору И.»?
— То же самое.
Ротмистр опять закурил. Этот «назвавшийся Литвинцевым» словно и не понимает своего положения. Или опять надеется на что-то? Но в кандалах никуда не убежишь. Мало того, посадит, в клетку, как зверя! Он заставит его говорить правду!
С трудом успокоившись, он задал последующие вопросы:
— Кто такая Варвара Дмитриевна Симонова?
— Моя гражданская жена.
— Только жена, Литвинцев?
— Только, ротмистр. Запомните это хорошенько и запишите в свой протокол.
— А Сурков?
— Квартирант.
— Из Уфы ты вез оружие в Саратов? Кому?
— На этот вопрос я уже отвечал.
— Подумай хорошенько. Времена сейчас строгие, недолго и галстук схлопотать.
— Не пугайте, я вас не боюсь.
— Не меня тебе бояться, не меня! — вскипел выведенный из терпения Леонтьев. — Бойся виселицы, которая уже стоит там, за красным корпусом, возле кузницы и ждет тебя со всеми твоими тайнами! Ведь не можешь же ты не бояться смерти?
— Не боюсь.
— Увести его, Шмотов! И в камеру с клеткой! Как волка! Как медведя! Все!
У порога Литвинцев обернулся, и ротмистр увидел его глаза — теперь опять совсем другие, светлые, блестящие, полные откровенного презрения и гордого, глубоко осознанного превосходства.
— Вон! — теряя над собой власть, закричал ротмистр. Но дверь кабинета уже захлопнулась, из коридора послышались гулкие шаги конвоя и ледяное звяканье цепей.
— Так в цепях и подохнешь! — крикнул он вслед этому зловещему звону и кинулся к графину наливать себе воды.
После допроса «назвавшегося Литвинцевым» Леонтьев подготовил ряд срочных писем и телеграмм, которые, после подписания их полковником, тут же ушли по своим адресам: в Саратов, Самару, Казань, на Кавказ…
Через три недели из Саратова поступил первый отклик. Тамошний жандармский полковник сообщал в Уфу своему коллеге полковнику Ловягину:
«Изображенный на возвращаемой фотографической карточке Литвинцев известен вверенному мне управлению как активный член местной организаций РСДРП. Агентурные сведения указывали, что он социал-демократ-большевик, имеющий связи с уфимской боевой организацией названной партии, с которой он, проживая в Саратове, поддерживал письменные сношения. В г. Саратове он значился прописанным под именем мещанина гор. Уфы Василия Козлова…»
Начальник Самарского районного охранного отделения, получив известия об аресте в Раевке опасного боевика-бомбиста, не преминул подключиться к операции, но имея весьма скудные данные, просил обстоятельного доклада и внешних примет арестованного. Леонтьев составил для него подробную информацию. Что же касалось примет, то они были следующими: