— Все жалобы и прошения направляются по принадлежности через господина тюремного смотрителя, это любой арестант знает. Попроси бумагу, чернила и, как все, пиши. Только подумай, сперва, хорошо подумай… А я, так и быть, передам…
«Наш, определенно, наш!» — решил про себя Михаил и целую ночь после этого разговора строил самые невероятные планы. А что? Раз товарищи сумели внедрить в тюрьму своего человека, то, выходит, на что-то надеются? Пока Лешак лечит на печи свои скрипучие кости, этот с в о й, может кое-что успеть. Принести, например, пилки, ключи от кандальных замков или даже… револьверы. Всем, а не только ему. Вот тогда они устроят этим крысам святую пасху!
От одной мысли о побеге его начинала бить нервная дрожь. Как поделиться своей догадкой с Литвинцевым, Артамоновым, друзьями-симцами? Как дать им знать, чтобы готовились? Ведь это может случиться в любой день!..
Фантазия его разыгралась настолько, что он уже всерьез верил, что на воле готовится для них побег. Он так отдался этой мысли, что на время забыл обо всех своих терзаниях и нетерпеливо ждал нового появления с в о е г о надзирателя. Тот действительно появился, но без пилок, без ключей и револьверов. Больше того — даже слова не сказал, даже глаз на него не поднял. Будто прежних разговоров не было вообще.
«Должно быть, так надо, — успокоил себя Михаил. — Когда будет что передать, скажет сам, ему это виднее…»
Через два дня он опять появился в его одиночке — и опять с ужином. Просунув между прутьями клетки кружку с водой и ломоть сырого черного хлеба, шепнул:
— Мария кланяется… думает… жди…
Михаил глядел на него во все глаза. Ему хотелось спросить о воле, о товарищах, об оружии, но за спиной прогуливался угрюмый саженного роста стражник, а при нем о таких вещах не поговоришь.
Больше этого надзирателя Михаил не видел. Зато опять появился старый злобный Лешак, и опять гулкий тюремный коридор наполнился скрипом и шарканьем его длинных костлявых ног, матерной руганью и беспричинным ором то у одной, то у другой камеры.
Так враз рухнули все Михаиловы фантазии и планы. Несколько поостыв, он теперь только сокрушенно крутил головой и удивлялся своей наивности: это ж надо вбить себе такое в голову! Да при нынешних строгостях не то что револьвер, спичку в камеру не пронести. Со смертников здесь ни днем, ни ночью глаз не спускают. И эти клетки звериные тоже о чем-то говорят…
Теперь к нему опять вернулась тревога за Марию, Она думает, она не решается — почему? Мешают вечные ее страхи? Не хочет стать вдовой висельника? Боится навлечь на себя немилость уфимских жандармов, которые, конечно же, найдут способы мстить ей за казненного мужа?
Все тут было непросто, и не каждая женщина решилась бы на такое, тем более, когда ждешь ребенка, когда думаешь уже и о его судьбе. Михаил это понимал. Но ждал все равно…
Шли дни. Состоялся суд. Он подтвердил ожидаемое — казнь. О себе уже не думалось, тут все ясно, но — Мария! Как она там? На что решилась? А если даже решилась, то как он узнает об этом? Сообщит тюремное начальство? Но достанет ли у Марии сил, чтобы самой явиться в полицию и, открывшись, просить о такой милости?
«Не явится, не откроется», — убеждал себя Михаил. Да и надо ли? Что даст ей этот жалкий спектакль? Право называться вдовой висельника? Тяжкое право, горькое право. Уж лучше считаться гулящей, родившей ребенка, не побывав под венцом, бог весть от кого, чем это. Такой «позор» еще не самый страшный, и в конце концов люди его прощают…
«А что нам люди с их обывательскими предрассудками?» — снова горячился он. Это же делается не для них. Это нужно ему самому, чтобы спокойно принять смерть. Это нужно будущему ребенку, самой Марии…
Не дождавшись вестей с воли, Михаил решился, наконец, действовать сам. Попросил чернила, ручку, бумагу, нетерпеливо обмакнул в чернильницу перо… — и отстранил белый лист. Нет, это все-таки выше его сил. «Только подумай сперва, хорошо подумай», — вспомнились слова печального надзирателя. Что имел в виду этот желавший ему добра человек? Что венчание под присмотром жандармов лишь ухудшит и без того тяжелое положение Марии? Что рассказать о ней «фараонам» — все равно что выдать ее своими руками? И в самом деле — разве это не так? Ведь пока о ее существовании они даже не подозревают. И разве поверят они ему, что никакого отношения к боевым делам дружины она не имела, что любила как любят все бабы на свете и даже не интересовалась его делами?
— Нет, не могу… не могу!..