Давно не был Михаил Гузаков на своей любимой поляне. Не до вечерок ему сейчас, не до песен, хотя кто в двадцать лет не мечтает о таких вечерах? Было время — ни одно, гулянье, ни один хоровод без его звонкого голоса не обходились. Тут он встречался с друзьями, тут, среди заводских девчат, и девушку себе присмотрел, — вместе с ней о свадьбе мечтали, торопили дни… Где она сейчас, его Мария? Встретит ли ее нынче на вечорке? Ждет ли она его, как прежде?
Последние дни были для него тяжелыми. По совету старших товарищей работу на заводе пришлось оставить, а затем и окончательно перейти на нелегальное положение. Осмелевшая симская полиция, получив подкрепление из Уфы, кинулась нагонять упущенное: обыски на рабочих квартирах, аресты и облавы стали в поселке обычным явлением.
Его, известного вожака заводской молодежи и популярного оратора-эсдека, разыскивали особенно настойчиво, и он знал об этом. Приходилось скрываться у друзей и родственников, но рисковать их безопасностью он больше не мог: решил на время обосноваться в лесу. Место уже подобрал — в верховье речки Гремячки или на Трамшаке. Горы, глушь, нехоженые места, и в то же время весь заводской край — и Сим, и Аша, и Миньяр — всегда в поле зрения. Вот соберет он свою боевую дружину, установит надежные связи с центром — и опять начнется работа, без которой он уже не представляет себе жизни…
Старинный сосновый бор мягко огибал поляну вплоть до крутого скалистого обрыва, под которым струила свои холодные воды неутомимая речка Сим. Михаил вышел из лесу со стороны вершника и, легко ступая по опавшей листве подлеска, направился к горевшему над обрывом костру.
Это место — самое красивое на всей поляне. Отсюда хорошо видна река и уходящие вдаль заречные леса и горы. Старинный завод и облепившие его улочки поселка видятся сверху не такими грязными и унылыми, какими симцы привыкли видеть их каждый день, а когда зажгутся в окнах вечерние огни, картина еще более меняется: красота — глаз не оторвать.
Здесь, на этом обрыве, любили жечь свои костры Гузаков и его товарищи по подполью. Вечерние гулянья молодежи использовались для встреч и экстренных совещаний, когда собраться у кого-то на квартире было либо невозможно, либо нежелательно из соображений конспирации. Тут, в оживленной молодежной толпе, они были вне досягаемости недреманного ока полиции, а в случае непредвиденных обстоятельств могли легко затеряться среди своих же заводских ребят или уйти в лес. Перед каждой ночной операцией боевики старались непременно побывать здесь. Тут они обговаривали последние детали задания, распределяли роли и в то же время обзаводились свидетелями, которые и предположить не могли, куда исчезнут эти веселые парни через какую-то четверть часа.
Не доходя до обрыва, Гузаков остановился. В густеющих вечерних сумерках на светлом фоне костра он четко видел лишь одну фигуру. Кто бы это мог быть? Из своих или «чужак»? И почему один?
Со стороны поселка послышалась протяжная девичья песня. Ей отозвалась захлебывающейся радостью гармонь. Потом неподалеку кто-то залился долгим разбойным свистом, должно быть призывая своих, и на другом конце поляны вспыхнул еще один огонек.
«Собирается молодняк, собирается! Может, в последний раз сегодня, ведь лето ушло, осень воздух выстудила, в поле — как в холодной нетопленной избе…»
Фигура у костра поднялась, обернулась на приближающуюся песню, и Михаил узнал в ней одного из своих боевиков.
— Ваньша, Мызгин, — ты?
Мызгин, семнадцатилетний кочегар из заводской котельной, невысокий, но сильный, плечистый крепыш, радостно шагнул ему навстречу.
— Михаил!.. А я уж и не чаял тебя встретить. Ну, как ты?
— Обо мне потом. Наших никого не видел?
— Дмитрия Кузнецова и Василия Лаптева встречал в поселке. Может, заявятся еще.
— Этим-то сейчас как раз дома бы не торчать. А остальные где?
— «Рассыпались». Думал, соберемся нынче. Как в прежние времена…
Они присели у огня, помолчали.
— А Дмитрию и Василию передай, пусть подчистят свои квартиры и сами на время скроются, — сказал, словно продолжая прерванную мысль, Гузаков. — И сам — тоже. У тебя, чай, полон дом всякой всячины. Сколько можно говорить!
— Пока всё дома. Но я спрячу. И другим накажу.