Пока он раздумывал, поднять или не поднять трубку, телефон смолк. Но стоило ему снова взяться за ручку двери, как он заголосил опять.
— Ротмистр Леонтьев у аппарата!
На проводе был его коллега из железнодорожной полиции ротмистр Кирсанов. При первых звуках его голоса Леонтьев невольно трижды перекрестился («Господи, неужто опять — поезд!») и приготовился к самому худшему. Так уж выходило, что все неприятности последних месяцев приходили к нему именно оттуда — из железнодорожных мастерских, депо, разъездов и станций. На этот раз ротмистр сообщил о хищении из мастерских какого-то станка, и это его взорвало.
— Слушайте, Кирсанов, какого черта вы меня дергаете по таким пустякам? Что я вам, полицмейстер, креста на вас нет! Снеситесь с общей полицией, с ней и ищите этот ваш станок. С меня довольно и своего!
— Так станок-то токарный, — продолжал канючить Кирсанов, — новенький, американский. Только что с какой-то международной выставки привезли…
— А паровозов у вас, случаем, еще не воруют?
— Я говорю, станок-то токарный, миниатюрный, на нем в самый раз оболочки для бомб точить. Имейте это в виду.
— А вы имейте в виду, что мое дело — политический сыск, а не… Что?! Вот вернется полковник, ему и доложите!
Швырнув трубку на рычаг, он длинно и нехорошо выругался, хлопнул дверью и вышел из управления.
Еще с утра он наметил для себя присутствовать на допросах, которые вот уже несколько дней велись по делу арестованного Михаила Кадомцева следователями окружного суда. Вчера и позавчера это ему не удалось из-за свалившихся на него хлопот, вызванных бунтом симских рабочих, но уж сегодня он займется, наконец, и своим делом. Эти ограбленные поезда висят на нем страшным гибельным грузом. Не сбросишь его — сомнет и раздавит, как червяка. Единственное спасение — мять и давить самому!
Михаила Кадомцева арестовали 29 сентября. Рано утром, еще и шести часов не было, дом Зорковой по улице Гоголевской, который снимала большая семья Кадомцевых, был буквально осажден полицией. Узнав, что из сыновей дома лишь один Михаил, и что ночует он, как всегда, во флигеле, половина полицейских двинулась туда. Остальные начали обыск в доме родителей и осмотр двора.
Михаила скрутили еще полусонного. Отобрали, не дав сделать ни одного выстрела, подержанный со сбитым номером браунинг, кинжал, электрический фонарь с белым, синим и красным стеклами, подробную карту Уфы и некоторых уездов губернии, две обоймы к пистолету, целую россыпь боевых патронов, больше ста рублей ассигнациями, какой-то белый порошок, бертолетову соль и еще какую-то мелочь.
Во время осмотра двора в руки полицейским попало несколько обрезков зажигательного шнура, непонятная гипсовая форма, металлический цилиндр неизвестного назначения и небольшая связка прокламаций.
При обыске главного дома ничего предосудительного обнаружено не было, кроме старой деревянной шкатулки, в которой хранилось около шести тысяч рублей различными ассигнациями. Из них сто бумажек достоинством по двадцать пять рублей оказались совершенно новыми, будто лишь сегодня из банка.
Михаила увезли в тюрьму, с родителей взяли подписку о невыезде, а все улики, в том числе и деньги, передали судебному следователю. Вот к нему-то сейчас и спешил ротмистр Леонтьев.
Он явился вовремя: только что привели для допроса мать Михаила Анну Федоровну Кадомцеву, несколько полноватую, с красивым строгим лицом и седой гордо поднятой головой женщину лет сорока шести. Ротмистр сел на свободный стул рядом с прокурором и следователями и стал вслушиваться в показания свидетельницы.
— …На номера денег я не обращала внимания. За пять дней до обыска, в воскресенье, я разменяла свои шесть тысяч золотом какому-то торговцу — разносчику с шелковыми материями. Я отдала свои золотые деньги и получила за них шесть тысяч двести рублей кредитными билетами.
— Кто мог бы подтвердить это? — бесцветным усталым голосом спросил следователь Кожевников. — Ну кто-то из домашних, прислуга?
— Ни прислуги, ни детей тогда в комнате не было. Мы были одни.
— И вам, простите, не было страшно? Одной, с таким количеством золота, с чужим незнакомым человеком?
— Этот торговец и прежде раза три бывал у нас со своим товаром, и я его не боялась. Однажды он сказал, что хотел бы получить золото и серебро в обмен на кредитные билеты с приплатой известного процента. Я подумала и решилась на такой обмен.
— Чем объяснить, что такую большую сумму вы хранили не в банке, а у себя дома?
— Простите, господин следователь, но это уже мое личное дело! Я хозяйка, и мне лучше знать, что и как мне сподручнее.