Лиз взглянула на часы. Почти полдень. Дома в Северной Каролине, пятнадцатилетний Закари редко выходил из своей комнаты до ланча. Все же начиная с их прибытия на Край Мира, он вставал с постели, чтобы присмотреть за Эмили, в то время как Лиз вела прием пациентов утром. Его поведение едва ли было экстраординарно для Края Мира, когда другие мальчики его возраста вставали на рассвете, чтобы проверить ловушки для омаров. Но перемена дала надежду Лиз. Возможно, что этот переезд был тем, в чем нуждался ее сын.
— Разве ты не хочешь подождать брата? — спросила она.
Эмили играла с косичками Молли, настолько отличающимися от ее собственного ореола мягких, темных локонов. Бледный, застывший цвет лица куклы резко контрастировал с теплой кожей Эмили медового цвета. Но они были одеты одинаково для пляжа в купальники, сандалии и шорты.
— Заку не нравится пляж.
— Конечно нравится, — сказала Лиз автоматически, а потом остановилась.
Когда Зак был маленьким мальчиком, он любил воду. Со временем он мог держать весла, до болезни Бена четыре года назад, их ежегодная рыбалка на причале Холден Бич не была изюминкой для лета Зака. Теперь он не плавал, даже не ходил босиком по пляжу, он все время носил большие, черные, шнурованные военные ботинки. Он провел всю поездку на пароме из Рокленда на нижней палубе, заткнув уши наушниками и уставившись в iPod. Лиз больше не знала, что любил ее сын. Чего он хотел. Что он делал все эти часы в одиночестве в своей комнате.
— Почему бы тебе не захватить толстовку, — предложила она. — Сейчас мы прогуляемся, а когда Зак встанет, я испеку вам блинчиков.
— Классно. — Эмили встала с дивана и убежала в холл, как будто боясь, что ее мать передумает. Ее сандалии стучали вверх по лестнице.
Лиз улыбнулась и потянулась на дно коробки.
Ах.
Ее рука застыла. А сердце сжалось. Она сразу же узнала завернутый сверток, чувствуя его в своей руке. Ее голуби. Голуби Бена. Она осторожно достала пакет из коробки. Дрожащими пальцами она раскрыла пузырчатую упаковку, чтобы вытащить тяжелую скульптуру: две птицы были выточены в свинцовом хрустале, к которому были присоединены основа и клювы, подарок Бена на их первую годовщину свадьбы, неожиданный и совершенно романтичный жест от ее обычно прозаичного мужа.
— Одно сердце, — написал он на подставке.
Внезапно, горячие слезы брызнули из глаз.
Бернардо Родригес умер три года назад. Достаточно давно для того, чтобы его запах исчез с подушек и из шкафа, достаточно давно, чтобы ее горе и гнев притупились, стали как зубная боль.
Она погладила пальцем гладкую кристаллическую грудь голубя. Голубки вместе устроились в их пластмассовой упаковке, их совершенство не потускнели от времени. Красивые. Полные. Целые.
Эмили застучала по лестнице.
— Эй, мама.
Лиз побелела. Она не хотела, чтобы дочь видела ее слезы. Не сейчас. Не здесь, где у нее могло быть новое начало. Она вытерла глаза, слепо ставя голубей на каминную полку. Кристалл проскользнул сквозь пальцы.
Треск.
Осколки мерцали на холодном каменном камине. Тяжелое основание откатилось в сторону.
О, Боже. О, нет.
— Мам?
Лиз упала на колени на ковер, ее рот открылся в немом крике. Не сломались, пожалуйста…
Не разбились.
Наверху, скрипнула дверь. Шаги переместились в холл.
Голос Зака, грубый ото сна и подростковой юности, спускался вниз.
— Что случилось?
Лиз сняла голубей с камина, игнорируя блестящую пыль крошечных осколков. Падение отбило кусочек хвоста, угол основания. Трещина пробежала через сердце кристалла как, какой-то изъян во льду.
— Дерьмо, — сказала Эмили маленьким, испуганным голосом, а Лиз не могла даже найти слова, чтобы исправить ее.
Ее дети стояли в дверях гостиной. Зак возвышался за спиной сестры, черная футболка висела на его широких, костлявых плечах, его тусклые черные волосы торчали в разные стороны.
Лиз взяла себя в руки.
— Оставайтесь там. Вы можете порезать ноги.
Зак нахмурился.
— Ты можешь порезать руки.
— У тебя кровь, — пропищала Эмили испуганно.
Лиз посмотрела вниз. Конечно же, тонкая красная линия бежала по ее пальцу. Она торопливо прижала ранку, предлагая дочери дрожащую улыбку.
— Все хорошо. Я в порядке. Это не больно.