Расчищая улицы перед собой истерически воющей сиреной и вспышками мигалки, прорвавшись сквозь бешеное движение, «Скорая» привезла в больницу бесценный груз: деньги во плоти.
Пирс стоял рядом с жесткой больничной койкой, проверяя пульс на иссохшем запястье, и смотрел на истощенное тело перед ним. Сейчас оно не производило большого впечатления. В тишине палаты тяжелое, неровное дыхание больного было слышно весьма отчетливо. Единственным движением оставалось судорожное колыхание простыни, прикрывающей тело старика.
Жизнь еще теплилась в нем – но едва-едва. Помимо отпущенных среднестатистическому человеку семидесяти, он умудрился протянуть еще немного. И дело совсем не в том, что его ждала смерть. Кого она не ждет? Просто в его случае она уже стояла у изголовья.
Пульс прослушивался слабо. Юность, только что подаренную, снова отняли. За несколько дней Уивер словно выцвел, лишившись пятидесяти лет жизни разом.
Он снова стал стариком на грани смерти. Его лицо, с желтоватой кожей и синюшно-серыми тенями на ней, казалось безжизненным. Оно осунулось, и морщинистая кожа теперь обтягивала череп, как неудачная маска. Возможно, когда-то он был хорош собой. Сейчас его глаза с темными, плотно закрытыми веками ввалились, губы вытянулись в узкую линию, а нос напоминал тонкий изогнутый клюв.
На этот раз, отстраненно подумал Пирс, отсрочки не будет.
– Ничего не понимаю, – бормотал доктор Истер. – Я думал, у него в запасе еще лет пятьдесят…
– Он сам так решил, – сказал Пирс. – А на деле вышло всего сорок дней. Тридцать-сорок дней – именно столько гаммаглобулин остается в кровеносной системе. Этот иммунитет был приобретенным. Единственный человек с врожденным иммунитетом к смерти – Картрайт, и передаст он его только своим детям.
Истер оглянулся, проверяя, не подслушивает ли медсестра, и шепнул:
– Может, мы бы организовали этот процесс лучше? Удаче иногда тоже нужна помощь. Учитывая наличие банков спермы и возможность искусственного оплодотворения, мы могли бы изменить лицо человечества за пару поколений…
– Если бы нас не уничтожили до этого, – сказал Пирс и отвернулся.
Он ждал, прикрыв глаза, слушая тяжелое дыхание Уивера, размышляя о трагедии жизни и смерти – о рождении и угасании, неразрывно связанных, как две стороны одной медали. Вот лежит доживающий свои последние дни Уивер, а где-то его ребенок будет ждать рождения еще долгие месяцы. В этом и есть целостность, равновесие – жизнь за жизнь. Этот принцип помогает человечеству уже миллионы лет стабильно существовать.
И все-таки – бессмертие? Что бы это могло значить?
Он подумал о Картрайте, бессмертном, преследуемом беглеце. Пока есть те, кто помнит о нем, его не оставят в покое, и, если он устанет прятаться и убегать, он обречен. Поиск будет продолжаться – к счастью, затрудненный тем, что Уивер выбыл из игры, – и Картрайт, несущий свое тяжкое бремя, никогда не сможет жить как обычный человек.
Он подумал о Картрайте, пытающемся скрыть бессмертие посреди торжества смерти, и понял, что оно – самое ценное из всего, что может получить человек – требует достойной оплаты, как и все в этом мире. Приобретая бессмертие, ты теряешь право на жизнь.
Именно тебя мне жаль, Картрайт.
– Переливание, доктор Пирс? – повторила медсестра.
– Да, – ответил он. – Можно и его.
Он еще раз взглянул на Уивера.
– Найдите две упаковки крови его группы и проверьте их на совместимость. Как только все доставят, подготовьте один пакет. Группу крови мы уже знаем – первая отрицательная.
Часть вторая
Донор
Поиск был рассчитан на сотню лет. Половина этого срока уже прошла, а успех был так же далек, как и в самом начале. Только предельное отчаяние способно поддерживать надежду, если не появляется и тени результата.
Национальный исследовательский институт был уникален. У него не было клиентов, он ничего не производил. Его годовой отчет отражал его убыточность. И все же тайные спонсоры регулярно и без жалоб делали взносы. Если кто-либо из них умирал, все его имущество переходило Институту.
Целью Института было знание, но не обучение. Он, как всеядное чудище, с неизменным аппетитом поглощал информацию всех видов, записанную и на бумаге, и на всевозможных электронных носителях, предпочитая данные статистики естественного движения населения, необычные сообщения в газетах, истории болезни, отчеты сыскных агентств… Река данных, широкая как Потомак, протекала через это серое, похожее на куб и способное выдержать прямое попадание бомбы здание недалеко от Вашингтона, округ Колумбия. Здесь она сужалась до тонкого ручейка невнятных сигналов, на основании которых компьютеры могли строить бездоказательные предположения и проводить смутные параллели.