Рыночная цена такого пакета 50 долларов. После проведения всех необходимых анализов ее поместят в правое отделение холодильника, на вторую полку сверху, с другими упаковками крови первой группы.
Но эта кровь явно выделялась из общей кучи. В ней было все то же, что и в обычной крови, однако кое-что делало ее уникальной. Никогда еще не существовало крови, подобной этой.
Пятьдесят долларов? А во сколько можно оценить жизнь?
Старик прожил уже восемьдесят лет. Его тело безвольно обмякло на жесткой больничной койке. Кондиционер работал так тихо, что тяжелое, неровное дыхание больного было слышно весьма отчетливо. Единственным движением в палате интенсивной терапии оставалось судорожное колыхание простыни, прикрывающей тело старика.
Жизнь еще теплилась в нем – но едва-едва. Помимо отпущенных среднестатистическому мужчине семидесяти, он умудрился протянуть еще десяток лет. И дело даже не в том, что его ждала смерть – кого она не ждет? Просто в его случае она уже стояла у изголовья.
Доктор Рассел Пирс задержал тонкое, иссохшее запястье больного в своей крепкой, полной сил ладони и посмотрел на мониторы, проверяя кровяное давление, работу сердца, пульс, уровень кислорода… Лицо Пирса, бледное, с четкими чертами, было сосредоточенно, а его темные глаза – спокойны.
Лицо старика, с желтоватой кожей и синюшно-серыми тенями на ней, казалось безжизненным. Морщинистая кожа обтягивала череп, как неудачно подобранная маска. Возможно, когда-то он был хорош собой; сейчас его глаза с темными, плотно закрытыми веками ввалились, губы вытянулись в узкую линию, а нос напоминал тонкий, изогнутый клюв.
Все старики похожи между собой так же, как похожи младенцы. Между младенчеством и старостью – двумя крайними точками – все люди разные, но в этих точках их как будто что-то роднит.
В процедурных кабинетах Пирс видел тысячи стариков, чаще всего неимущих, бездомных, грязных, подсевших на наркотики или алкоголь. Их подбирали на Норд-Сайд, когда они были настолько беспомощны, что не могли самостоятельно вылезти из своей коробки или мусорного бака. И вся разница между ними и его нынешним пациентом заключалась в том, что последний имел пару миллиардов долларов. Его снежно-белые волосы были тщательно подстрижены, а их желтовато-серые космы спускались на морщинистые, тонкие шеи. Его кожа была безукоризненно чистой и ухоженной, а их – покрыта язвочками, ранками и грязью, забившейся в складки.
Пирс аккуратно положил руку пациента вдоль его тела и медленно приподнял простыню. Незначительные отличия. Приближающаяся смерть уравнивает всех. Когда-то этот старик был высок, силен и полон жизни. Теперь его чахлое тело бессильно раскинулось на кровати; подрагивала только грудная клетка, туго обтянутая кожей. На ногах, тонких как спички, выпирали искореженные варикозом, вздутые веревки вен.
– Пневмония? – спросил доктор Истер с профессиональным интересом. Он был старше, на висках уже засеребрилась седина, и весь его облик дышал спокойным достоинством.
– Пока нет. Истощение. Ему следовало бы лучше питаться и вообще тщательнее следить за своим здоровьем. По-моему, с такими деньгами позаботиться о себе легче легкого.
– Совсем не обязательно. Как его личный врач, я давно понял, что нельзя отдавать распоряжения тому, кто сам распоряжается миллиардами долларов.
– Анемия, – продолжил перечислять симптомы Пирс. – Предполагаю, что причина – язва двенадцатиперстной кишки с кровотечением. Мы могли бы его прооперировать, но я не уверен, что он выдержит операцию. Пульс слабый, частый. Давление низкое. Артериосклероз и все сопутствующие ему осложнения.
Медсестра, стоящая рядом, внесла отметки в карту больного. У нее было гладкое, молодое лицо, кожа просто сияла здоровьем.
– Делаем анализ крови, – отрывисто сказал ей Пирс. – И мочи. Найдите две упаковки крови его группы и проверьте их на совместимость. Если получится, возьмите эритроцитарную массу. Как только все доставят, подготовьте один пакет.
– Переливание? – спросил Истер.
– На какое-то время это может помочь. Если сработает, сделаем еще одно, и, возможно, он окрепнет в достаточной мере, чтобы начать операцию.
– Но он умирает.
Это прозвучало почти как вопрос.