Жюльен улыбнулся ей.
— Запрокиньте голову назад — да, именно так — и оттяните вниз ворот ночной рубашки.
Девушка дрожала так отчаянно, что ей казалось, она вот-вот упадет, но ее трясло не в меньшей степени от подавленного гнева, чем от страха. Сминая ворот рубашки, она потянула его вниз, открывая горло.
Затем Жюльен схватил ее за плечи и притянул ближе. От него пахло чем-то странно знакомым, но совсем не так, как от других. Этот запах отдавал металлом, напоминая ей о… о…
«О мясной лавке», — подсказала память.
Глаза Патрисии широко распахнулись. Душой она уже поняла то, что ее мозг еще не был способен принять. Она еще могла бы закричать — но зубы Жюльена погрузились в ее горло.
Затем были только темнота и боль, но в этой боли таилось нечто сладостное.
Разбудил Патрисию истошный визг.
Сперва, резко сев на постели, она решила, что звук ей приснился. Разве ей только что не привиделся кошмар? Никаких подробностей она припомнить не могла: их рассеял яркий свет дня, как и бывает с большинством снов.
Моргая от яркого сияния солнца, льющегося сквозь стеклянные двери балкона, Патрисия подумала, что Альтея сдержала обещание и позволила ей сегодня спать допоздна. Но, несмотря на долгий сон, она чувствовала себя вялой и уставшей. Она только надеялась, что не заболевает. В это время года часто случались вспышки желтой лихорадки.
Стеклянные двери оказались незапертыми, и, заметив это, Патрисия нахмурилась. Разве она когда-нибудь забывала задвинуть щеколду?
Ей вспомнились глаза Амоса, полные мягкого сияния любви, его голос, обещавший: «Я приду к тебе».
И все же он не пришел.
Ее смятение нарастало. Ожидая Амоса, она не смогла бы заснуть всю ночь, изводясь из-за опоздания или тревожась, не задержали ли его на улице. Но она лежала в постели, аккуратно укрытая. Разве что воротник ее ночной рубашки почему-то оказался расстегнут.
Ее мучило ощущение, будто она упускает из вида нечто важное. Но что?
«В голове какой-то туман, — подумала Патрисия. — Наверное, я все-таки заболеваю».
Затем она вновь услышала визг и на этот раз точно знала, что ей не померещилось.
— Мама? — окликнула она, подхватывая шелковый халат.
Ее ступни, опухшие после вчерашних танцев, взрывались болью при каждым шаге.
— Альтея? — исправилась она, накидывая халат и спускаясь по лестнице.
Распахнув настежь боковую дверь, Патрисия увидела, что у калитки собралась небольшая толпа. Альтея в полуобморочном состоянии опиралась на фонарный столб, а какой-то ребенок обмахивал ее ладошкой.
— Что происходит? Альтее плохо?
Патрисия поспешила ближе, но почти сразу поняла, что толпу собрала здесь не ее мать, а нечто за калиткой.
— Дитя, тебе не на что тут смотреть, — сурово заметил мистер Эббетс, владелец соседнего дома. — Собаки задрали человека.
— Собаки?
Это было чересчур страшно, чтобы поверить. Или она не верила по какой-то другой причине? Патрисии казалось, она проваливается обратно в кошмар — она по-прежнему не помнила его содержания, но угадывала какую-то связь.
— Мы послали за полицией, — продолжал мистер Эббетс. — Уведи свою матушку в дом. Дамам не следует такого видеть. У бедолаги вырвано горло. Наверняка собаки или еще какой-нибудь дикий зверь.
— Но кто… — медленно выговорила Патрисия, — человек, который погиб…
— Это кузнец. Тот свободный паренек из Мариньи. Это не он подковывал твою лошадь прошлой зимой?
На земле, у ног любопытных зевак, простерлась длинная мускулистая рука, крепкая и темная, словно строевой лес.
К вечеру полиция забрала то, что осталось от Амоса. Альтея вела себя так, словно ничего не случилось.
— Ты проплакала весь день, — сердито заявила она, сдергивая с Патрисии покрывало. — Твои глаза распухнут и станут словно у коровы.
— Меня это не волнует.
— А что тогда тебя волнует? Почему ты так переживаешь из-за этого кузнеца? — Альтея остановилась у изножия кровати. Собранные в кольца косички обрамляли ее узкое лицо — слишком по-девичьи для ее лет. — Или ты его знала?
— Нет, не знала, — отозвалась дочь, поскольку время сказать матери правду давно прошло.
Альтея достала из шкафа бледно-желтое платье.
— Дай мне причесать тебя, и будем одеваться. Похоже, на сегодняшний бал мы опоздаем, но тут уж ничего не поделаешь.
Патрисия крепко зажмурилась, желая оказаться где-нибудь в другом месте или стать кем-нибудь другим. Она потерла шею: одно место стало невероятно чувствительным. Или она придумала себе эту боль из-за того, что произошло ночью с горлом Амоса?