Да, неумытое лицо гораздо тяжелее. Оно больше давит на подушку, не даёт поднять головы. Алёша с напряжением всех сил достаёт всё-таки губку и снимает с лица тяжесть пыли и копоти.
Глаза открылись! Ого, уже веселей.
Теперь надо встать, чтобы поесть. Мама говорит: есть лёжа — последнее дело. Надо обязательно сидя за столом. И чтобы стол был накрыт: тарелки, ложки, вилки — всё, как полагается. Чтобы фашисты не чванились, будто они загнали нас в пещерный век, заставили потерять человеческий облик. Нет, мы и обедаем по-людски!
Правда, совсем недавно пришлось ему есть не по-людски. Но это был особый случай, когда он уже не поднимался, а мама всё-таки подняла его!
Алёша очень отощал. В те дни даже по рабочим и детским карточкам ничего не давали. Но женщин, работающих в оборонном цехе, там, где снаряжают противотанковые мины и гранаты, на счастье, кормили не супом и не тёплой болтушкой, которую с собой не возьмёшь, а кашей.
Все матери стремятся что-нибудь да унести с собой детям, а этого нельзя делать. Ведь если они ослабнут, кто же тогда будет снаряжать оружием бойцов? Для того им и дополнительное питание, чтобы руки не ослабели, чтобы побольше гранат и мин делали.
Поэтому мастера, выдавая женщинам добавочную пищу, просят: «Всё ешьте здесь, ничего с собой».
И всё жидкое приходилось съедать, суп не вынесешь из цеха. Смотрят строго, ни в какую посудку не отольёшь. А вот каша — это другой разговор. Маме повезло, что кормили не в обеденный перерыв, а перед концом смены. Походная кухня запоздала, попав под обстрел, кашевар был ранен. Каша захолодала, не разварилась, была комковата.
Мама просто вся просветлела, душа заиграла, когда подумала: «Ну, теперь-то я Алика угощу!»
Несколько комков съела, а остальные за щёку заложила. И так принесла домой во рту. Приложила губы к губам и давай кормить Алёшу.
Он уже не мог жевать: обессилел. Но она его заставила. Проглотив немного тёплой каши, он оживился, даже поднялся и сел в постели. Мама всё целовала его и говорила:
— Вот мы и как птички! Так голубки кормят птенцов! Из клюва в клювик! Из клюва в клювик!
И они смеялись. Смеялись! И говорили, — сколько будут жить, этого не забудут! Всем, всем будут рассказывать, как сказку, после войны.
Но теперь-то он не так слаб, он и без маминой помощи сможет подняться. Теперь ему помогает чеснок. Ой, какая это была удивительная находка. В своей собственной квартире, обысканной, переисканной, в которой ничего-ничего съедобного не осталось, даже засахаренной плесени на старой невымытой банке из-под варенья, даже яичной скорлупы. Вы знаете, что в скорлупе есть питательность? Не только присохнувшая к ней плёночка, но и сама скорлупа полезна. Это не просто кусочек извести. Её можно истолочь и посыпать, как соль, на хлеб.
Переселяясь в комнату Антона Петровича, искали в кухне сковородник, ещё раз заглянули за плиту и увидели там головку чеснока. Как она туда завалилась, когда? Вначале глазам не поверили. Голодающим часто видятся разные разности съедобные. Но это оказался настоящий, а не привидевшийся чеснок. Целая головка. А вы знаете, сколько в ней долечек! Посчитайте. Если есть каждый день по одной на двоих, хватит на полмесяца!
Но чеснок нельзя есть просто так, его надо натирать на кусочек хлеба. Тогда самый чёрствый, самый сырой и непропечённый хлеб становится похожим на копчёную колбасу!
И как же они с мамой берегли эту находку! Чтобы и не высохла и не подмёрзла ни одна долька. И сколько времени прошло, а ещё держится! И вот сегодня Алёша будет есть хлеб, натёртый чесноком.
И угостит Антона Петровича. Не чесноком, конечно, а только запахом чеснока. Антон Петрович ни за что другого угощения не примет. Только проведёт долечкой по кусочку хлеба и скажет, зажмурившись: «Ох, вкусно!»
Что-то он долго не возвращается с дежурства? Заслышав его тяжёлые шаги, Алёша, собрав все силы, поторопился было встать, чтобы не услышать: «Ай, как ты залежался, лежебока, я, старый, уже в очереди постоял и твой хлебный паёк получил, вот, пожалуйста, а ты, молодой, всё лежишь?»
Как хорошо, что он есть и живёт вот здесь рядом, за шкафом. С ним легче, когда он приходит с дежурства и спит днём, можно слышать его дыхание. С ним надёжней и ночью, когда знаешь, что, пока ты спишь, он бодрствует на чердаке, на крыше, не даёт поджечь дом зажигалками… Сколько их потушил он — и числа нет!