После ужина ему захотелось выйти, чтобы вдохнуть, пусть и в этот поздний час, запах улиц знаменитого на весь мир города, видеть который впервые ему довелось двадцать лет назад и в котором теперь ему предстояло провести несколько лет жизни.
Когда он поделился своим намерением с дежурным по этажу, сидевшим перед разложенными веером туристическими буклетами, тот предупредил его, что снегопад продолжается и, кроме того, из-за сильного холода остановился лифт. Жюльен пожал плечами, кивнул на свои ботинки на меху, а затем устремился во тьму гигантской лестничной клетки, где, как ему показалось, он провел немало времени, прежде чем добрался до первого этажа.
Густой плотный снег валил на пустые тротуары и мостовые. На следующий день Жюльен узнал, что город был полностью парализован снегопадом и холодом и что это будет продолжаться не один день. А в этот вечер быстрая ходьба и снег, хлопьями летевший в лицо, разогнали ему кровь и взбодрили его.
Однако по мере того, как он углублялся в заснеженные улицы с выходящими на них величественными фасадами темных особняков, в нем нарастало странное ощущение нереальности окружающего. Город, в котором он очутился несколько часов назад, не был больше Н. и уж тем более южным городом Европы, пропитанным итальянским влиянием, городом, который он некогда знал и надеялся обрести вновь. Едва освещенный, пустынный, словно глубокой ночью, во власти обрушившейся на него непогоды, этот город напоминал Вену начала века, или Будапешт, или Зальцбург, словом, все города той Центральной Европы, которой уже давно нет в помине. Те редкие прохожие, что попадались Жюльену по пути, похожие скорее на торопливые тени, укутанные по глаза для защиты от непривычного холода, вовсе уж не напоминали подлинных жителей Н., горделивых, эстетов, основоположников особого социального порядка, повлиявшего на целую цивилизацию, а скорее вызывали в памяти героев новеллы Шницлера[16], романа Стефана Цвейга или Гофмансталя[17].
На углу огромного дворца с обитой гвоздями деревянной дверью, которую обрамляли фигуры атлантов, поддерживающих балкон, где намело огромный сугроб, он заметил женскую фигуру, бесформенную из-за множества шалей и одежд; женщина эта никуда не спешила, она как будто поджидала кого-то, согнувшись пополам, чтобы устоять под порывами ветра. Жюльен прошел в двух шагах от нее, очередной порыв ветра разъединил их.
Он продолжал свою прогулку по узким улочкам с высящимися вдоль них фасадами, еще более внушительными от того, что они казались налепленными на дворцы, заброшенные даже теми, кто когда-то проживал в них, и вышел на Ратушную площадь. Громада средневекового дворца, выросшая перед ним, была освещена лучами нескольких прожекторов; их, видимо, забыли выключить, и они как бы перечеркивали контуры здания; со своей высокой башней, часами с одной-единственной стрелкой и почти флорентийской лоджией вдоль одной из его сторон дворец выглядел как театральная декорация, погруженная снегопадом в белое забытье.
Представшая однажды по весне взору Жюльена кишащей туристами, площадь, этакое фантастическое пространство под белым небом, была теперь совершенно пустынной; Жюльену показалось, что снегопад внезапно прекратился и он снова видит всю красоту этого неба. И хотя он различил под лоджией статую Дафны, превращающейся в дерево, а дальше бронзовую Диану, попирающую ногой Актеона, посмевшего бросить ей вызов, ту самую Диану, которая стала символом города, все равно ему чудилось, что это не Н., а огромные театральные подмостки где-нибудь в Германии, на которых разыгрывается драма Возрождения, место действия которой — Феррара или Флоренция.
Он вступил в огромный безукоризненной белизны четырехугольник площади и сделал несколько шагов. Посреди него, там, где по приказу государя был сожжен монах, принесший ему не мир, а войну, в XVI веке воздвигли большой мраморный фонтан, где украшающая его величественная статуя бога Реки совсем обледенела. На бороде его, на его конечностях и даже конце бронзового трезубца, которым он потрясает над городом, застыли льдинки. У ног его дивные маньеристские[18] дриады, отлитые из бронзы влюбленным в них скульптором, который одновременно был бессовестным авантюристом и убийцей, совершившим ужаснейшие злодеяния, казались одетыми в хрустальные туники, придававшие их маленьким грудям и длинным ногам вид вожделенных драгоценностей.