Дворецкий в красной куртке, отделанной золотым галуном, внес десерт: сладкое ванильное блюдо, изящно украшенное каштанами со льда; профессор Амири внезапно почти снисходительно улыбнулся.
— Все это в конце концов заставит вас принять обитателей города такими, как они есть: красоты Н. и высочайшая культура его наиболее значительных граждан заставят вас извинить их мелкие привычки, причуды, необычные пристрастия или страсти, которые вас, возможно, удивят. Иметь свои обычаи, свои символы свойственно древней цивилизации.
Перед тем как перейти в следующую гостиную пить кофе под изображением Орфея, в прямом смысле слова терзаемого особями женского пола, поданными с поразительной натуральностью, но в пристойных и напыщенных позах, профессор положил руку на плечо Жюльену.
— Я вам все это рассказываю, а вы давно в курсе; председатель, конечно, предупредил вас обо всем.
Консул не сразу сообразил, о ком речь.
— Председатель? Какой председатель?
Вслед за удивлением во взгляде профессора скользнула ирония.
— У вас что же, несколько председателей совета министров?
Только тут Жюльен понял: речь шла о старом, умном и хитром политикане, принявшем Жюльена в особняке Сен-Жерменского предместья. Но сам вопрос от этого яснее не стал.
— Председатель принял-то меня всего лишь раз, да и то на скорую руку, этих вопросов мы не касались.
Жюльену показалось, что лицо профессора стало непроницаемым, но лишь на мгновение. Затем он скорчил гримасу и залпом выпил крошечную чашку крепчайшего кофе.
— Мой врач убеждает меня, что существует некая гадость под названием бескофеиновый кофе, но я ничего не могу с собой поделать: в кофе я люблю кофеин!
Это было слово в слово высказывание одного из друзей Жюльена эпохи Монпарнаса. Друг этот умер; Жюльен был тронут. Джорджо Амири продолжал описывать Н. и н-ское общество.
— Уверен, в недалеком будущем вас ждет здесь большой успех. Здешнее общество весьма недоверчиво к новичкам — желает знать, с кем имеет дело. Но стоит новичку произвести хорошее впечатление, его принимают. Ручаюсь вам, чем хотите, что первая подаст вам знак графиня Бекер.
Далее последовало описание почти легендарной вдовы единственного отпрыска этой семьи, чье имя было вплетено во все малые и великие события города. Пять столетий жили Бекеры во дворце их имени на улице их имени. Когда Жюльен объявил друзьям в Париже о своем отъезде в Н., по крайней мере двое из них предположили, что он не преминет встретиться с Моникой Бекер — одной из последних знатнейших обитательниц Европы. В своем дворце в Н., или на вилле у озера в пятидесяти километрах от города, или в замке в горах она принимает всех заезжих знаменитостей в области литературы, искусства, музыки. Ей за семьдесят, но красоты она, по слухам, все еще поразительной и живет в окружении поклонников.
— Сдается мне, она не замедлит дать ужин в вашу честь и представить вас обществу, пока вас не перехватила другая, здесь ведь тон задают женщины. Я вам настоятельно советую принять приглашение: лучше быть другом Моники, чем ее врагом. Голову даю на отсечение, она пригласит на этот ужин своих основных соперниц и в то же время подруг, чтобы показать, что вы принадлежите ей, а уж через неделю вы станете любимчиком Н. Маркизы Яннинг и Берио через слово будут поминать ваше имя, Диана Данини будет делать вид, что вы незнакомы, до тех пор пока вы не выразите ей верноподданнических чувств, а Жеронима де Нюйтер наречет вас своим доверенным лицом; в ваших возможностях сделать так, чтобы милость эта, неминуемо сваливающаяся на каждого более или менее достойного новичка, продлилась по крайней мере весь срок вашего пребывания здесь. В противном случае первый же хоть сколько-нибудь известный русский эмигрант, вырвавшийся из ГУЛАГа, или английский писатель, поселившийся напротив дворца Бекер, заменит вас в салонах этих дам, если уж не в их сердцах — сердца-то их не крепости, которые нужно взять, не бастионы, которые они оставляют, а непредсказуемые башни без окон и дверей, на которых порой реет иностранный флаг.
По мере того как Джорджо Амири говорил, Жюльен все больше приходил в себя. Больше того, он, до этого вечера пребывавший в жалкой полудреме, наконец просыпался и ощущал вкус к жизни. На все это он смутно надеялся перед приездом: кланы, царственные богатые вдовы в лоне величайшей красоты, закрытое общество, которое вот-вот, казалось, распахнется ему навстречу. Впрочем, сам тон профессора был приглашением к участию в спектакле. Отдав дань пылкому восхвалению города, он стал чуть ли не злобствовать, что было еще более захватывающим.