— Ты что — пришла за Мохова агитировать?! — заорал Майонез.
— Нет, просто не люблю несправедливости. Я к вам с добром пришла, Александр Иванович, а вы на меня накинулись.
Майонез вдруг стих, сник, глаза у него забегали, и он с трудом, но выдавил:
— Слушай, а у вас штат полностью укомплектован?
Ага! Значит, дела в «Курьере» совсем плохи, раз Майонез решил поискать работу, причем не где-нибудь, а у Мохова.
— Я точно не знаю, но спрошу обязательно, — лживо пообещала я. — А что… вы бы не возражали?
— Поговорить можно, — уклончиво ответил Майонез. — Знаешь, перерос я «Курьер», засиделся на одном месте.
— А не жалко бросать? Вы столько сделали для газеты, — льстиво пропела я.
— Да! Сделал! — разъярился Майонез. — Вот именно — сделал! А они? Шушукаются в кабинете президента, но не о том, как положение выправлять, нет, Митина! Они думают, как бы вам подлянку устроить. Можно подумать, что, если вас закроют, у нас прибудет. Кретины!
Ну что ж, Вася бы сказал — версия подтверждается. А с другой стороны — ничего нового, ничего такого, чего мы раньше на знали. Серебряный был готов удавить Юрия Сергеевича еще в те времена, когда у них начались разногласия по поводу «политики и тактики издания газеты».
— Но что они могут сделать нам? — жалобно спросила я. — Неужели они настолько сильны?
— Да ладно! — отмахнулся Майонез. — Куда там! Мохов так упакован, он все предусмотрел, гад. То есть молодец, так ему и передай.
Следующим пунктом моей программы был Первозванный.
За то недолгое время, что мы вместе работали в «Курьере», отношения у нас сложились мерзопакостные. Впрочем, в мои планы и не входит радовать этого урода.
В отделе информации, который Серебряный называл сердцем редакции, было тихо и безлюдно. То есть сердце практически не билось. Единственная живая душа, оказавшаяся в наличии, — корреспондентка Людочка, она с кем-то тихо ворковала по телефону. Увидев меня, она пришла в явное замешательство, сказала в трубку: «Ой, ой-ей-ей», — но глазами указала мне на стул: садись, раз пришла. Закончив разговор, она беззвучно уставилась на мое правое ухо и нервно забарабанила пальцами по столу.
— Как дела? — как можно беспечнее поинтересовалась я.
— А тебе действительно интересно? — вежливо спросила Людочка.
— Родные места как-никак… — Я огляделась по сторонам. — Где народ-то?
— В поле, вестимо, — еще больше ощетинилась Людочка. — Ты зачем пришла?
— За тапочками, — честно призналась я.
Людочку мой ответ почему-то расстроил чрезвычайно, она всхлипнула, закрыла лицо руками и жалобно заныла:
— Злые вы, мстительные… Все не успокоитесь, все вам неймется…
Я разозлилась:
— Да что у вас здесь происходит? Что с вами со всеми?
— Плохо у нас, Саша, — вздохнула Людочка. — Все дерганые, нервные, склоки беспрерывные. Противно.
— Так беги отсюда, — посоветовала я.
— Сама разберусь! — гордо выпрямилась Людочка, но тут же опять сникла. — Куда?
— Хочешь — к нам, — великодушно предложила я. — Поговорить с Моховым?
— А он меня возьмет? Возьмет?
— Думаю, да. Кстати, почему ты одна? Все уже уволились?
— Нет, все работают. Просто сейчас шляются где-то.
— И этот? — Я кивнула на стол Первозванного.
— Этот! — Людочка брезгливо дернулась. — Боюсь, появится с минуты на минуту.
— Боишься?
— Еще как! Когда он здесь, в отделе, у меня даже затылок сводит, до того у него плохая энергетика. Знаешь, он совсем свихнулся — все время сопит, скрипит зубами, глаза закатывает, вскрикивает… Жуть.
— Вынашивает зверские планы? Все еще мечтает отомстить Пожарскому? — как бы равнодушно спросила я.
— По-моему, он хочет отомстить всему человечеству.
На столе у Людочки зазвонил телефон, и она схватила трубку с поспешностью и жадностью. Понятно, очередной пылкий роман — Людочка всегда проваливалась в них резко и глубоко, как трактор в полынью.
— Сань, посидишь здесь? — попросила она, закрывая трубку рукой. — Я обещала охранять отдел, а мне срочно надо…
— Ладно, посижу, — по доброте душевной согласилась я. — Только недолго.
— Я мигом.
Людочка выскочила за дверь, а я пристроилась на подоконнике и закурила. Грустно. Всего-то без году неделя, как мы ушли, а как все изменилось. Отдел информации — раньше такой уютный, такой шумный — теперь похож на стерильную и враждебную приемную госучреждения, где даже стены кричат тебе: «Пошел вон!»