— Тогда зачем он нож в свой стол засунул? Надо быть полным идиотом!
— Не исключено, что хотел его подкинуть. Заметь, он упаковал ножик не в пакет и не в бумажку, а в канцелярскую папку. Замысел простой, как кастрюля, но действенный — он берет со стола Пожарского папку, на которой тот оставил свои отпечатки, аккуратненько засовывает в нее нож и подсовывает ее своему любимому начальнику. Того сажают, а Колос становится генеральным директором. Чем не мотив?
— Слишком просто, — буркнул Василий.
— А ты любишь посложнее? Тебе мало? Хорошо, добавим интриги. А что, если неведомый любовник жены Пожарского и есть Колос? Он не хромой? Не косой? Годится на роль ухажера?
— Годится, — неохотно кивнул Василий. — Не в моем вкусе, но…
— Ты бы небось и за Пожарского замуж не пошел.
— Гош, — жалобно хныкнул Василий, — помоги, а? Ты же всех районных прокуроров знаешь. Мне бы прошерстить окружение этого бомжа, вдруг что-то и вылезет.
— Ну так шерсти!
— С какого перепуга? Местные менты могут меня неправильно понять.
— Да? А они тебя правильно поняли, когда ты главного подозреваемого отмазывал и нож на экспертизу забирал? Ладно. — Малкин снял трубку, открыл телефонный справочник, набрал номер. — Сережа? Здравствуй, дорогой, вот хорошо, что застал тебя на месте. Да, я. Да, точно. Я слышал, у тебя горе большое в районе? Разве? А мне сказали, что на твоей территории самого лучшего бомжа зарезали.
— …Филипп, — подсказал Василий.
— Филиппом звали. Слышал? Ну вот. Прими мои соболезнования. Как — мне-то что? Бомжи — это моя слабость. Точно тебе говорю. Ты разве не знаешь, что при прокуратуре сейчас создается фонд «Московский бомж»? Правда не слышал? Ну ты даешь! Да, что-то вроде попечительского совета. Да, кормить их будем, это само собой, но и о духовной стороне вопроса тоже не забываем. В театры их будем водить, на симфонические концерты, опять же мир им хотим показать — по линии международного обмена. Ладно, все, замолкаю. Да нет, просьба у меня. Не сочти за труд, найди хорошего опера — шустрого мальчика, пусть окружение этого Филиппа прощупает. Спасибо, дорогой, за мной должок.
Василий с грохотом бросился на колени.
— Ой, не надо! — Гоша томно прижал к груди пухлую ладошку. — Ах, оставьте.
— Проси чего хочешь, — елейным голосом пропел Василий. — «Столичную», «Гжелку», даже «Русский стандарт».
— Тогда, конечно, «Стандарт», — быстро ответил следователь. — Но правильнее — две «Гжелки».
— Логично, — кивнул Василий. — Будет сделано. — И встань с колен-то, — велел Гоша. — А то войдет кто — позора не оберешься. Мы к Пожарскому сегодня поедем?
…В машине Василий протянул следователю большой распечатанный конверт.
— Мне сплясать? — спросил Гоша. — Прямо здесь, на заднем сиденье?
— Не обязательно. Письмо-то — не тебе.
— Нехорошо читать чужие письма, — промямлил Гоша, раскрывая конверт. — Да-а, дела.
Буквы, вырезанные из газет и наклеенные на белый лист, были разного размера, как будто плясали вприсядку, и оттого письмо чисто зрительно производило пьяное впечатление. Сквозь тонкую газетную бумагу проступали желтые пятна клея, и оттого письмо производило неопрятное и помоечное впечатление. А сам текст производил впечатление просто гадкое: «Баба твоя пока в целости и сохранности. Я еще не решил, что с ней сделать».
Гоша взял письмо за краешек, посмотрел на свет.
— Значит, выкупа не просят.
— Попросят, — уверенно сказал Василий. — Еще не вечер. Думаю, это не последнее письмо. Сейчас их главная задача — посильнее напугать.
А через полчаса они уже входили в квартиру Пожарского.
— Скажите, — спросил Малкин, — почему вы не позвонили в милицию или Василию вчера вечером, когда обнаружили пропажу жены?
— Потому что накануне у нас состоялся дурацкий разговор, почти ссора. Лариса сказала, что собирается уйти от меня… Ерунда, одним словом.
— Ерунда? — переспросил следователь.
— Конечно, ерунда! Уходить ей некуда, да и незачем. У нас хорошая семья, все в порядке. Женщины иногда прибегают к таким угрозам, чтобы привлечь к себе внимание. Знаете, как дети частенько притворяются больными, чтобы родители их пожалели и приласкали. Но вчера вечером, когда ее не оказалось дома, я грешным делом подумал: а не поехала ли она к своей матери? Пытался дозвониться — никто не брал трубку.
— А съездить туда вам в голову не пришло?
— Мать Ларисы живет в ста пятидесяти километрах от Москвы. А утром я нашел в почтовом ящике письмо…