Вскоре все оказывается кончено.
Все воины неприятеля — отсюда и насколько хватило глаз, замерзли. Они разлетаются на мелкие кусочки от единственного удара меча, и девушкам-лекаркам остается только собрать эту груду зелено-коричневого отвратительного снега и вынести из дома. Я приказываю сжечь эти останки, предать огню эту заразную плоть, не разбирая, зеленую ли или смуглую. Я помню слова Избранного о том, что весной из погребенных под снегом тел полезут шмису. Я приказываю передать всем, разнести по Асморанте весть о том, что тела врагов надлежит сжигать, чтобы Цветущую долину не постиг страшный мор.
Но я знаю, что слова Избранного сбудутся. Я знаю.
Когда серебристо-медная от доплеснувшей до неба крови Чевь озаряет своим сиянием Шин, который сегодня благодаря милости правительницы мог спать спокойно, мы: я, Цилиолис, Инетис, Л’Афалия и Кмерлан, переносимся в Асмору.
Настало время Избранного.
50. ПРАВИТЕЛЬНИЦА
Запах тлеющих трав наполняет воздух. Я открываю глаза. Боль ушла. Впервые за долгое время она действительно ушла, а не притаилась, не спряталась в темном углу, чтобы выскочить исподтишка в миг, когда я буду к ней не готова.
Я смотрю по сторонам, и сонная кажется мне странно знакомой. Моя кровать. Мой сын рядом. Где-то плачет ребенок, и этот плач одновременно наполняет сердце радостью и грустью.
— Ты в Асморе, Инетис, — слышу я мягкий голос. Это Елалальте, целительница Мланкина. — У тебя родился ребенок, родился Избранный, которого мы так долго ждали.
Откуда она знает? Почему она называет меня по имени? Я поворачиваю голову и вижу всех: Цилиолиса, Серпетиса, Л’Афалию. Они смотрят на женщину, держащую на руках маленький плачущий сверток. Я ошиблась, это не Елалальте. Это Энефрет, и она пришла, чтобы забрать у меня моего ребенка.
Я протягиваю руки, но сразу же роняю их на постель. Нет. Я не хочу видеть его, не хочу брать на руки того, кто с рождения мне не принадлежит. Но слезы текут по моим щекам, и слова срываются с губ сами собой:
— Оставь его мне. Не забирай у меня ребенка, пожалуйста.
— У тебя есть другой ребенок, — говорит Энефрет. — Сколько раз ты вспомнила о нем, пока была в Шине, Инетис?
Я смотрю на Кмерлана, прижавшегося к Л’Афалии, которая нежно поглаживает его голову своей рукой. Он здесь, он жив. Все хорошо. С ним была Л’Афалия, я не бросила его, я взяла его с собой, когда бежала из Асморы.
— Л’Афалия здесь, чтобы заботиться об Избранном, а не чтобы заменить Кмерлану мать, — говорит Энефрет, качая головой. Она пришла, чтобы упрекать меня? После того, как заставила меня выносить и родить ребенка, который мне был не нужен?
Но теперь он нужен мне, и я хочу увидеть его личико и взять его на руки. И я хнычу:
— Дай мне подержать его. Пожалуйста. В последний раз.
— Без Уннатирь мы не сможем уехать, — говорит Цилиолис. — Ты еще сможешь подержать его.
Его голос — как сухой шип надломленной тростинки, которую колышет ветер. Я смотрю на него: Цили бледен, губы сливаются по цвету с лицом. Я вспоминаю то видение перед ударом магии, несущиеся под нами поля, стену, палатки целителей у края укреплений, сметенные зеленокожими, растоптанные ими по пути в город.
— Глея погибла, — говорю я. Тут же спохватываюсь, когда он отворачивается от меня к окну. — Ох. Цили, прости. Прости, я не хотела.
Энефрет протягивает мне ребенка, и все мысли тут же исчезают. Сверток кажется маленьким, таким маленьким, что мне почти не верится в то, что в нем может быть что-то настоящее, живое. Мои слабые руки едва способны его удержать. Я откидываюсь на подушку и кладу ребенка себе на грудь, откидывая с головки ткань.
Я вижу красное от крика личико и темные волосики. Ребенок чихает, раскрыв маленький беззубый рот, и я улыбаюсь.
— Он похож на тебя, — говорит Энефрет, и в ее голосе тоже улыбка. Разве похож? Он уродлив, как все маленькие дети.
Ребенок открывает глаза, и я вижу перед собой темную ночную синеву. Ту же, что вижу в глазах Серпетиса, когда встречаюсь с ним взглядом. Я оглаживаю пухлые щеки мальчика, позволяю ему ухватить себя за палец, потянуть его в рот.
— Я твоя мама, — говорю я, и сердце так остро колет от осознания правды этих слов, что я ахаю. По лицу льются слезы, и я сама не знаю, в чем их причина. — Я твоя мама.
Синие глаза блуждают по моему лицу, в темных больших зрачках пляшет отсвет пламени. Я снова касаюсь пальцами щеки ребенка, и он поворачивает голову и чмокает, вытягивая губы. Он голоден.
— Мне нужно его покормить, — говорю я.
— Инетис, — начинает Серпетис. — Тебе нужно кое-что знать.