А силы контрреволюции таковы. К семи часам вечера, помимо гарнизона Зимнего дворца — трех казачьих сотен, женского батальона, шести рот юнкеров, броневика «Ахтырец», самого мощного в Петрограде, и артиллерийской батареи, — Временное правительство располагает вооруженной поддержкой юнкерских училищ. Броневые машины и санитарные автомобили, укомплектованные юнкерами, прикрываясь флагом Красного Креста, время от времени проносятся по улицам и проспектам, обстреливают солдат, красногвардейцев, моряков, безоружных прохожих. Вот что означают ружейные выстрелы и пулеметные очереди, тарахтенье которых слышат на «Авроре»! Михайловский замок стал военным центром контрреволюционных заговорщиков. Оттуда юнкера, переодетые в форму солдат пехотных полков, предпринимают вылазки в самые важные пункты города.
Дождь, туман, слякоть, холодный штормовой ветер, но обстановка в Петрограде накалена донельзя.
— Шлюпка с правого борта! — громко оповещает сигнальщик.
— Где комиссар? — кричат из шлюпки.
Белышев перегибается через выступ крыла мостика:
— В чем дело?
— Комиссар! Белышев! — прерывисто окликает его человек в шлюпке. — Я из отряда Бабина. Представитель Военно-революционного комитета велел передать: в девять часов Керенский и вся компания должны сдаться. Если заупрямятся, тогда на Петропавловке зажгут красный огонь. Когда увидите, не зевайте. «Аврора» должна выстрелить холостым для сигнала. Чтобы услышали все. После выстрела будет штурм... — Переводя дыхание, связной продолжает выкладывать новости: — Наш боцманмат Клевцов и один машинист с «Прозорливого» командированы в Смольный с поручением от всех отрядов. Доложить Съезду Советов и товарищу Ленину: пусть не сомневаются, возьмем Зимний! .. Казаки-то совсем ушли, в казармы. Не захотели защищать Керенского. А юнкера баррикады из дров сложили перед дворцом. Герои!.. Сколько на часах-то?
— Без двадцати девять! — откликаются из разных мест верхней палубы и с мостика.
— Так не зевайте! — наказывает связной.
Шлюпка удаляется.
— Распорядитесь поднять двойной сигнал, — обращается к Эриксону комиссар. — Верхний — красного цвета, нижний — белого.
— Слушаюсь!
Через минуту один за другим по невидимым фалам, протянутым с мостика, ползут наискось вверх к носовой мачте раскачиваемые ветром фонари двойного сигнала. Их ждут не дождутся на кораблях, расставленных вдоль Невы.
— Идемте на бак, товарищи!
Голос выдает Белышева: комиссар волнуется.
— Прошу позволения остаться на мостике. Присутствовать... я не могу! — вырывается у Эриксона[19].
— Оставайтесь. Как-нибудь обойдемся.
Махнув рукой, Белышев первым сбегает на палубу.
Почти вся команда уже на баке. Слова связного моментально облетели корабль. Каждый человек на крейсере, томясь, считает минуты и секунды. У башни бакового орудия стоят наготове вахтенные комендоры.
— Ты, Евдоким? — спрашивает комиссар, узнав Огнева по исполинскому росту. — Заряди холостым. Для пробы по Зимнему.
— Дождались-таки! — обрадованно басит Огнев.
Глухо лязгает замок шестидюймового орудия.
Беспросветная мгла висит над рекой за Дворцовым мостом. В той стороне, где взгляд угадывает темную громаду Петропавловской крепости, ничего не видно. Светового сигнала нет.
Девять часов, но вахтенный из боцманской команды, поглощенный, как все, ожиданием, забыл про свои обязанности. Корабельный колокол, ежечасно ведущий счет времени, молчит.
А время не ждет. Минута за минутой уходят в бесконечность, как волна за волной.
Напряженная тишина стоит над крейсером. Сотни глаз не отрываясь глядят в темноту в надежде увидеть огонь фонаря. Расплывчатый силуэт Петропавловского собора будто раскачивается перед глазами.
— Чего они там замешкались! — нетерпеливо бормочет Захаров и взбегает по трапу на мостик. Стук сапог старшины по металлическим ступенькам отчетливо слышен в тишине. Кажется — огромный маятник торопливо отсчитывает секунды.
— Тридцать пять десятого, — извещает старшина, возвратясь обратно. — Что-то стряслось на Петропавловке, не иначе.
— Огонь, огонь! — восклицают на палубе.
Теперь видно всем: во мгле за мостом медленно ползет ввысь красная точка — огонь фонаря, условный знак для «Авроры».
Девять часов сорок минут.
— Пли! — коротко произносит Белышев.
Вместо певучего перезвона колокола-часов — над кораблем, над рекой, над погруженным в тьму Петроградом сквозь штормовой ветер, перекрывая все звуки, раздается мощный рык шестидюймового орудия. Эхо разносит его вдоль гранитных берегов.