— Чего ноешь? Господа-то меж двух огней очутились. Дождемся утра — увидим, на чьей стороне сила.
— Дождемся... как Осипенко дождался!
Машинисты еще ниже клонят головы: нет ничего горше, чем мысль о поражении. И не вытравить из памяти событий, происшедших нежданно-негаданно всего-навсего несколько часов назад.
...Незадолго до вечерней молитвы, ко времени которой было приурочено восстание, в жилых палубах появились вооруженные офицеры во главе с Ограновичем. Сопровождаемые кондукто́рами[11], они обошли кубрики и, постращав моряков, пригрозив рано или поздно расправиться с зачинщиками, вернулись в кают-компанию.
Стало ясно: план восстания выдан. Слишком много людей знало о нем — почти вся команда.
И все же Никольский решил не играть с огнем.
Едва Огранович и его свита удалились, в машинный кубрик ворвался комендор[12] Евдоким Огнев:
— Уводят! Арестованных уводят!
Смяв оцепление унтеров, моряки ринулись к трапам на верхнюю палубу. Действительно, на льду гавани виднелись в кольце солдат три человека: семеновцы уводили рабочую делегацию в город.
Стоголосый крик взлетел над кораблем:
— Ура! Наша взяла!..
Строевой матрос Осипенко, сжимая кулаки, рванулся на корму, где сгрудились вокруг Никольского офицеры и кондукторы. Волной хлынули туда вслед за матросами боцманской команды кочегары, электрики, машинисты, комендоры. И тотчас в морозном воздухе отрывисто захлопали выстрелы.
Будто отброшенные невидимым напором, моряки подались обратно. Белышев скачком метнулся за орудие — это спасло его. Пластом рухнул, раскинув руки, и навсегда замер Осипенко. Машинист Фокин, как слепой, засновал из стороны в сторону и, не находя спасения от пуль, выбросился с пятисаженной высоты на лед гавани. Оставляя за собой кровавый след, заковылял к тамбуру машинист Власенко. Его подхватили Бабин и Липатов.
С причала зачастили залпы: по сигналу Никольского открыла стрельбу рота семеновцев. Сбивая краску с надстроек, на палубу посыпались пули.
Белышев, сгибаясь, перебежал к трапу и прыгнул вниз, туда, где машинисты хлопотали над стонущим Власенко. Изодрав на куски тельняшку, Лукичев втугую забинтовал ногу раненому. Власенко притих.
Тишину прорезал трубный звук: горнист сзывал команду на парадный сбор. Колесо корабельного распорядка продолжало крутиться.
Моряки мрачно повиновались.
Став рядом с Белышевым в строй, Неволин подтолкнул соседа и незаметно повел взглядом на мостики.
Оттуда на моряков смотрели наведенные кондукторами пулеметы.
— Стройся по ротам! — скомандовали унтера.
Матросы машинной команды послушно заняли свои места в шеренге.
Смеркалось. Время вечерней молитвы истекало. Люди закоченели на морозном ветру. Белышев и Лукичев плечами подпирали изнемогшего Власенко.
Совсем стемнело, когда из кормового тамбура выбрались командир и старший офицер. Вспыхнув, заскользил вдоль оцепенелого строя тоненький луч карманного фонаря. Двухчасовой обыск судовых закоулков и матросских рундуков закончился ничем. Ни агитаторов с берега, присутствие которых заподозрил Никольский, ни запрещенной литературы не было обнаружено. Не оказалось посторонних людей и в строю.
— Разойтись! — приказал Огранович.
— Взять койки! — заорали боцманматы.
Под прицелом пулеметов моряки возвратились в жилые палубы. Лязгнули закрываемые наглухо снаружи двери. У пулеметов на мостиках стали самые надежные из кондукторов.
День был завершен. Впервые за всю историю крейсера «Аврора» традиционная вечерняя молитва не состоялась.
Настала ночь, полная неизвестности и сомнений, нависла гнетущая тишина в кубриках.
Никто не смыкает глаз. Все думают об одном: неужели прав Брагин, суля расправу и гибель вместо счастья и радости?..
— Не хорони прежде срока! — вскипает Хаберев, зло уставясь на Брагина. — Давеча строевые, возвратясь из экипажа, что передавали? Весь Питер бастует. Никому за господскую войну мучиться неохота! Царю полный расчет подходит, а ты что нам пророчишь?.. Лукичев в аккурат приметил: меж двух огней господа. Мы отсюда их пуганем, а рабочий класс — с берегу!
— Пуганешь, когда они пулеметы расставили против тамбуров! — уныло огрызается Брагин. — Сунься!
— И сунемся, дай опомниться, — отвечает Бабин. — Думаешь, разок промахнулись, так пары спустим? Нам сейчас высокое давление полагается держать. Подшуруй, Матвей, гони до марки!
Белышев отчеканивает:
— Отступать некуда. Сами знаете, что в цехах говорено: ждут нашей поддержки рабочие. Им без нас и нам без них — не выстоять. Сломит командир с жандармами заводских, за «Аврору» примется. За вчерашнее, за то, что нагнали страху на их благородия, не помилуют нас Никольский с Ограновичем. Кого миловали господа, когда верх брали? Мало матросов на морском дне лежит, на Лисьем Носу? Мало наших товарищей в каторгу сослано, в тюрьмах сгинуло? Что же, и нам в петлю влезать, дожидаясь, покуда веревку намылят?.. Брагин, скажи, что выбираешь: пулеметы иль петлю?