– Сделай так, чтоб мы рыбы поймали. А то в животе уже изрядно бурчит.
– Это всегда пожалуйста, – оживился Алексей. – Ты какую предпочитаешь? Щуку? Леща? Густеру?
– Сазана бы… Жирного, килограмм на восемь.
– Сейчас сделаем.
Петрович поплевал на пустой крючок и сызнова закинул снасть. Не прошло и двух минут, как поплавок нырнул, удочка затрещала под весом рыбы.
– Не спеши, не спеши, вываживай потихоньку. А то леску порвешь. Экий поросенок-то попался, – бормотал Алексей, по колено зайдя в воду.
Он наклонился к воде и выхватил за жабры здоровенную рыбину. Сазан бил серебристым хвостом и беззвучно разевал рот. Петрович кинул его на траву.
– Все ж-таки пудришь ты мозги основательно, – резюмировал Демид. – Битый час тут куковали, и не клевал никто, ни одна драная килька. А сейчас ты возжелал – и сразу пожалуйста, цельный водный поросенок.
– А ты как хотел? – ухмыльнулся Петрович. – Время поговорить нам надобно было? Надобно. Вот и перетолковали. А теперь, как говорится, можно и отдохнуть, утробу насытить. На уху с лихвой хватит.
Алексей развел на поляне возле избушки костерок и повесил на него котел. Затем взял острый нож и одним махом распорол сазану живот. Рыба слабо затрепыхалась.
– Живучая… Ее порежь, так и в котле еще прыгать будет. Иди, буди свою хозяйку, нечего ей бока пролеживать! Пускай поучится ушицу варить, небось за границей такую не попробует. Все говорят – экология у них самая чистая, на западе-то! А я пробовал ихнюю еду – в рот не вломишь, соя одна. Синтетика, можно сказать. Может, это только нам, дуракам российским, шлют такую дрянь, а сами вкусно едят. Да только уха – она тогда хороша, когда своими руками сварена. Да как положено, с чешуей, с травками. Чтоб прозрачна была. Чтоб впитала все запахи этого вот леса. Такую уху, Дема, ты никогда не забудешь.
Из избушки на голос вышла заспанная Яна.
– А вот и наша красавица, – галантно заявил Алексей Петрович. – Хоть и не мастак я комплименты девушкам делать, а скажу от сердца – хороша! Был бы я помоложе лет эдак на тридцать, влюбился бы без памяти. Ну, иди сюда, голубушка, принимай кухню. Будешь у нас шеф-поваром. Как там у вас, в Канаде, не бывает такой рыбки?
– Такой – нет. – Яна улыбнулась и солнце озорно блеснуло в ее глазах. – А вы что, в Канаде не были?
– Не был. Грех сказать, вообще за границей не был ни разу, только разве вот в Узбекистане. Тоже сейчас иностранным государством считается.
– Так это не вы передали мне крест? И голос тот на ваш не похож.
– Я это был, милая, я. Вот как передал – секрет большой. А голос? Что ж, это – дело десятое. Захотел бы, голосом Любови Орловой с тобой заговорил. Хотя ты, наверное, не признала бы его. Откуда ж тебе знать такую артистку?
– Алексей, я так рада, что вы здесь! – защебетала Янка. – Я столько мечтала, что увижу вас, представляла эту встречу как нечто волшебное, неземное. И вот теперь… Все равно, это замечательно! Это лучше всего, что можно представить! Спасибо вам за все!
– Да не за что меня пока благодарить, доченька. Дай Бог, чтобы все было благополучно. Чует мое сердце, что все еще впереди. Ну да не робей. Вот тебе поварешка, посматривай за ушицей, да помешивай изредка. А мы с Петровичем-младшим пойдем в избенку парой слов перекинуться. Не обижайся уж, что на полчасика тебя тут оставим.
Они вошли в дом. Алексей плотно затворил за собой дверь.
– Алексей, мы что, не могли при Яне побеседовать? Ведь она нам не враг.
– Это, конечно, так, да вот только уши у нее вражьи. Через нее Сыч нас слышит, что по твоему телефону. А эта избушка заколдованная, тут нам никакие шпионы не страшны. Ведь ладно слова, он и мысли твои незащищенные слышит, Демид. Никуда от этого не денешься.
– А ты? Тоже наши мысли слышишь?
– А что скрывать? – усмехнулся Петрович. – Мыслишки ваши я могу учуять безо всякого труда, если надобность в том будет. И сделаю это деликатно, не так, как ты – вламываешься в чужой рассудок так, что у человека кишки выворачивает. Да только не очень-то меня ваши головы волнуют. Есть у меня дело посерьезнее – прислушиваюсь я постоянно к поганцу-колдуну. А он ко мне. Вот так и живем мы, как две рыбы на одной леске. Поймали друг друга, проглотили приманки, и с крючка сойти не можем. Кто быстрее вымотается, тот слабину даст. Хотя есть и у него, и у меня такие скрытные места, как эта избушка, где прерывается наша связь. Да только долго в такой норе не просидишь – страшно становится в неизвестности. А где-то враг твой, что он сейчас поделывает, не стоит ли у тебя за дверью? Я ведь, милый, не бессмертный, убить меня и простой пулей можно. Вот и вылезаешь отсюда поневоле, и начинаешь снова нащупывать мыслишки Сыча – ага, вот он, родимый, никуда не делся!
Петрович удрученно качнул головой.
Только сейчас Демид начинал понимать, каково приходится Защитнику. После приключения с волками Алексей осунулся, постарел лет на десять.
– Да, нелегко тебе, Петрович.
– Да уж… Уходит моя сила, Демид, чую я это. Раньше я не таким был. Ломаюсь я, Демид… Кончается та бочка, из которой энергию черпаю. Может, и зря я на себя грешу, да только тревожно у меня на душе.
– А что это за оружие у тебя такое странное?
– Это? – Алексей вынул из кармана длинную серебряную цепочку. На одном ее конце были прикреплены три толстых серебряных кольца размером с кулак. Алексей протянул цепь Демиду, тот осторожно принял ее на ладонь. Кольца были словно живыми, они странно пульсировали, меняя свой вес – то становились легкими, как пух, то тяжелили руку свинцовым гнетом.
– Что, интересная штука? – спросил Алексей. – Это не простой металл. Какой-нибудь ученый мог бы докторскую о ней написать. Чувствуешь, словно дышит? А ведь его весом можно управлять по собственному желанию. Этими кольцами можно каменную стену проломить, если захочешь. Много чудес я на свете перевидал – жизнь мне выпала интересная. А только лучше креста Доминика и этой цепочки ничего не знаю. Само обладание этими вещами может сделать любого человека чище, придать ему необыкновенную энергию, исцелить от многих болезней и продлить годы жизни. Но главное, это – оружие. Ведь против таких тварей, как наш Сыч, обычное оружие бессильно.
– А пулей серебряной его не возьмешь?
– Байки все это, – сурово сказал Петрович. – Хоть ты в него из крупнокалиберного пулемета серебряными пулями лупи, толку не будет. Я, когда еще только осваивал это дело, пытался как-то пристрелить Сыча из ружья. Охотился на него, ровно как на медведя. Сам-то он тогда мне тоже ничего сделать не мог, слабоват еще был, и досаждал я ему сильно. В конце концов, загнал я его в угол, зажал в одной хибаре. И сдался он добровольно -вышел, ручки поднял, глаза масляные – мол, весь я твой. Но я уже знал его натуру звериную – без лишних разговоров влепил ему дуплетом прямо в грудь. Никогда такого не забуду – пули прошли через туловище как через тыкву гнилую. И хоть бы хны! Стоит гад, ухмыляется. Дыры в нем прямо на глазах кожей затягиваются. Я аж дар речи потерял. А он спокойно ушел, и целых двадцать лет после этого я его разыскивал. Тогда-то и понял я, что пулей его не возьмешь. Как добыл я эту цепочку – разговор особый, и дня не хватит, чтоб рассказать. А крест мне достался от моего предшественника, а теперь, глядишь, и тебе останется. Сам по себе он оружием не является, но сила в нем заключена немалая. Думаю, что святой этот – Доминик, которому, по преданию, принадлежал крест, тоже был Защитником.
– Первым Защитником?
– Ну почему же первым? Я думаю, что занятие это существовало со времен появления рода человеческого. Я, как христианин, вкладываю в свои действия и мысли христианские понятия, сражаюсь именем божьим, так уж я воспитан. Но сердце мне подсказывает, что подобное ремесло существует и в других народах – независимо от их верования. Силы добра и зла стоят выше религии. Они древние, как сам мир – мы не знаем, что они из себя представляют, что ими движет, как они воздействуют на людей. Я не старался глубоко вникнуть в это, я был простым солдатом. Для меня мир с детства был поделен на черное и белое, на слуг Дьявола и слуг Бога. Я пытался бороться с темными силами и не преступать при этом ту черту, за которой и сам мог бы стать носителем зла. А это очень непросто, сынок, помяни мое слово. Может быть ты, человек образованный, сумеешь когда-нибудь в этом разобраться, стать выше простых понятий. Но меня, старика, уже не переделаешь.