Хотя на тех других мы совершенно не похожи друг на друга.
1941 год. Война. Любимого парня забрали на фронт. Долго не раздумывая, Маня решила пойти вслед за ним.
Решение, конечно, не обсуждалось с родителями, а их категорические возражения пропускались мимо ушей. Маня сагитировала подругу, и обе пошли записываться на фронт добровольцами. В военкомате девушки получили отказ – на тот момент им еще не исполнилось 18 лет. Но подруг это не остановило. «Они обивали пороги военкомата, – вспоминала тетя Нюра, – просились на фронт». Она (Анна) в это время работала в чулымском нарсуде, а в военкомате работал кто-то из знакомых. Со знакомым из военкомата договорились, что, как только подруги будут там появляться, их будут грубо гнать взашей. Гнали, но подруги приходили снова и снова. (Эти рассказы своей мамы помнят и Валя Моисеева (Курнаева), и Зина Курнаева). Чтобы добиться своего, Маня приписала себе лишний год. Это не помогло, но в документах приписка так и осталась, поэтому в записи о гибели Марии Головиной значится год рождения 1922, а не 1923, как на самом деле.
Родители безуспешно пытались отговорить дочь от задуманного. Мама рассказывала (а это все происходило на ее глазах), что Фекла просто убивалась от горя. Она плакала, умоляла, просила образумиться, пожалеть родителей. Она даже решилась пойти на крайность: раскрыть семейную тайну прошлого, сокрытие которой, по всей вероятности, нелегко далось ее отцу Мирону. «Я пойду в военкомат и скажу, что ты – дочь кулака», – как-то в отчаянии пригрозила мать. Маня ответила: «Только попробуй, я тогда вообще уйду из дома».
Маня не воспринимала душевного состояния родителей, она, наоборот, была на эмоциональном подъеме, одержима своей целью как можно быстрее попасть на фронт и обязательно в ту часть, где воюет «дорогой друг».
Массированная агитация девушек и призывы идти добровольно на фронт громить врага и защищать свою Родину, не щадя жизни, прежде всего находили горячий отклик в сердцах именно таких неугомонных, рвущихся к подвигам натур. Но это только часть причины неуемного рвения на фронт. А в первую очередь – любовь, какой, по мнению многих, не бывает на свете, настоящее взаимное чувство, а не легкомысленная выходка девочки, за которую она поплатилась своей жизнью, как это принято было считать в родне.
Как мы недавно выяснили, 5 октября 1941 г. Мане исполнилось 18 лет, а 28 февраля 1942 г. она приняла присягу. Еще до призыва Мария Головина закончила в Новосибирске снайперские курсы. Каким-то путем Маня осуществила задуманное, оказавшись в одном полку со своим любимым парнем.
Это был 10-й воздушно-десантный Гвардейский стрелковый полк 3-й Гвардейской стрелковой дивизии. Маня начала службу рядовым стрелком-снайпером, а «любимый парень» был у нее непосредственным командиром (какого уровня – неизвестно). Маня была бесстрашна, но в то же время внимательна, осмотрительна и сообразительна. Вдобавок к этому она хладнокровно и метко стреляла. Ее посылали на самые сложные и ответственные задания (и в паре, и в одиночку), с которыми она блестяще справлялась.
Про Марию Головину, как про доблестного бойца, отличившегося в боях, было две передачи по новосибирскому радио. Наверное, для поднятия духа на фронте и в тылу подобных передач в то время делалось немало, но прозвучать дважды – это чего-то стоит! Родственников оповещали заранее о времени эфира. Мама слышала эти передачи.
Свои 19 лет Маня встретила на фронте. А 20-й год в ее судьбе был отмечен на небесах каким-то особым знаком. Давно, когда она была совсем маленькой девочкой, произошел случай из разряда мистических. Мама рассказывала (эту фразу помню дословно), «тогда ходили по деревням и предсказывали судьбу». Света помнит из рассказов, что это была нищенка, которой маленькая Маня подала милостыню. Неважно кем, но судьба была «озвучена», что, как объясняют ясновидящие, увеличивает вероятность реализации плохого варианта: «у этой девочки самым трудным и тяжелым будет 20-й год жизни, если она его переживет, то дальше будет жить хорошо и долго».
Знала ли Маня об этом предсказании? Придавала ли этому значение? Зато родители помнили, верили и, конечно же, переживали.
Верующая и набожная Фекла постоянно молилась за жизнь дочери, а последний месяц ее 20-го года она, в нетерпении, чтобы быстрее прошло время, отсчитывала каждый день. Мама с такой печалью и трагизмом об этом рассказывала, что у меня до сих пор при воспоминаниях возникает сложившийся еще в детстве образ Феклы, отрывающей листки календаря. Хотя я только сейчас задумалась, а были ли в рассказе и в жизни в 1943 году отрывные календари?