Наконец, Жанна была так раздражена постоянным присутствием директора, что предложила ему лечь на ее пуховую постель, чтоб еще лучше исполнять ремесло шпиона. Утверждали, что де Лоне в своем усердии не отступил ни перед какою крайностью.
В то время как Николь Леге продолжала кормить грудью ребенка, может быть, для того, чтобы пленить судей, мой адвокат ввел меня в зал заседаний, и я мог увидать графиню Валуа.
Арест не изменил ни ее лица, ни расположения духа. Она явилась разодетая в белое батистовое платье, которое прелестно стягивало ее талию. На вьющиеся волосы без пудры был надет маленький газовый чепчик без лент, с легкой газовой вуалью, закрывавшей лицо.
Жанна вошла с самоуверенным видом и, узнав меня, показала кулак в присутствии всего общества. Пристав сухо сказал ей, указывая на скамью подсудимых:
– Сударыня, садитесь здесь.
Графиня сначала отступила, затем подошла к скамье, которую презрительно пнула ногой, и уселась, расправив складки платья. Затем расположилась на ней в грациозной позе, как будто сидя в лучшем кресле.
Ее стали расспрашивать. Она, собственно, не отвечала никому, но поддерживала разговор со всеми, не уступая первому президенту де Бретиньеру и выказывая не более усталости или скуки, чем, если бы болтала в гостиной.
Обещая сказать все, говорила одна в течение получаса, нашла способ ничего не сказать и быть прелестной. Я доказал это низким поклоном, который сделал ей, когда она встала, чтобы уйти, сама отпуская себя, что президент подтвердил любезным жестом. Ее визит продолжался не менее трех часов.
Пора было возвращаться в Бастилию.
Тилорье сунул мне в руку маленький памфлет, написанный по поводу нашего дела.
Между тем события быстро следовали одно за другим.
Вскоре моей дорогой Лоренце была возвращена свобода, наконец и суд произнес свой приговор 31 мая 1786 года.
Глава X
Приговор и что за ним последовало
Приговор по моему делу известен. С меня сняли все обвинения, что было совершенно справедливо, так как я действительно не был виновен в случившемся.
Кардинал де Роган и прелестная Николь были изгнаны из двора. Но бедную графиню приговорили: голую, с веревкой на шее, подвергли наказанию розгами на площади перед Консьержери, палач заклеймил оба ее плеча, и затем отправили на пожизненное заключение в Сальпетриер.
Более шести тысяч человек ожидали меня у ворот Бастилии и встретили овациями. Это был целый взрыв энтузиазма. Меня торжественно пронесли на руках к моему дому на бульваре Сент-Антуан с громкими криками, которые тронули меня до глубины души. Полиция, желавшая помешать этому взрыву восторга, была сметена и исчезла в волнах народа.
Лоренца ждала меня. Когда я вступал на порог дома, раздалась громкая музыка. Все музыканты квартала исполняли мне серенаду. Рыночные торговки явились с громадным букетом. Я обнял тех, которые показались мне хорошенькими, и даже тех, кто не показался, но не так крепко. Один сочинитель стихов вошел ко мне открыл окно и прочел толпе оду в мою честь.
Народ много аплодировал, и тут же я бросил в толпу, через плечо поэта, несколько сотен луидоров. Это заставило еще лучше принять стихи.
Овации окончились только к полуночи. И одному Богу известно, как я был счастлив, очутившись наконец, после восьмимесячной разлуки, страданий и ареста, вдвоем с моей возлюбленной Лоренцой. Мы протянули друг другу руки, не осмеливаясь тронуться с места, почти с ужасом, боясь умереть в экстазе этого объятия.
Я не скажу ничего более. Чувствительные сердца, которые прочтут мои записки, если только у меня когда-нибудь будут другие читатели, кроме достойного Панкрацио, моего тюремщика и друга, угадают лучше, чем можно выразить словами, всю невыразимую прелесть нашеп объятия.
На другой день я получил приказание оставить пределы Франции и начал укладываться.
Здесь нужно сказать, что королевский гнев продолжал преследовать де Рогана. Напрасно он вторично просил дозволения вернуться ко двору – только даром потерял время и чернила, а графиня де Моран – часть своего влияния. Таким образом, князю пришлось наконец покориться своей участи и жить вдали от Версаля. Но он сделал это только благодаря прекрасной англичанке, которая вечно сидела у него на коленях, подавая дурной пример его монахам.
ГЛАВА XI,
в которой Жанна Валуа много говорит, думает, что говорит правду, и лжет по обыкновению
Если я когда-либо нуждался в утешениях, если когда-либо приходил в отчаяние, то тогда, когда вышел с аудиенции, которую барон Вейсхаупт только с трудом согласился дать мне.
– Я не могу терять времени, – сказал он, – и вы напрасно настаивали на встрече со мной. Вы не дурак, но почти так же опасны, как если бы были им. Вы много занимаетесь личными интересами и не достойны заниматься великим делом. Вы человек, любящий забавляться, эксцентрик, как говорят в Лондоне, куда вы отправляетесь. Хорошо, поезжайте и ведите себя примерно. В вас более не нуждаются.
Только в Англии я несколько успокоился, взволнованный тем, что называл черной неблагодарностью. Я пытался предпринять что-нибудь в этом печальном городе, что отдалило бы меня от прошлого, но с трудом находил в себе прежнюю самоуверенность. Лоренца стала моим ангелом-хранителем, более чем когда-либо первым интересом моей жизни.
Однажды вечером, когда мы уже несколько дней скучали из-за дождливой и грязной погоды, в нашу дверь постучали.
Без сомнения, какой-то важный посетитель. Дверь была открыта. Вошла женщина в бархатном платье и большой шляпе. Сняв ее, она показала нам хорошенькую светлую головку.
– Жанна!..
– Графиня Валуа!..
Жанна раскланялась с моей женой по-придворном и сказала мне с легкой насмешкой: