— Хорошо помылся, — сказал он с довольной ухмылкой. — Ты когда-нибудь был таким красивым и ароматным, а, Лука Бастардо?
Он отступил назад и медленно повел рукой, отчего мешок описал широкую дугу. Он источал столь злорадное наслаждение, что мои глаза невольно прилипли к мешку. Тот был бугорчатый и сильно округлый книзу.
— Я так рад, что ты вступил в нашу маленькую семью. Ты будешь чудесным дополнением. Но ты должен понимать, — сказал Сильвано, подергивая острым подбородком, — что в этом доме есть свои правила. Правила, которые всегда нужно соблюдать. — Он завертел рукой быстрее, и мешок набрал скорость. — Будь всегда чистым и веди себя тихо.
Он ловко и почти незаметно взмахнул запястьем, и мешок метнулся ко мне. Удар пришелся по ребрам и был таким сильным, что я пошатнулся и ударился о край стола.
Я открыл рот, чтобы закричать, но в голове всплыли слова Марко: «Не ори! Прикуси язык!» — и я выдохнул через открытый рот.
— Ты не будешь сопротивляться тем, кто придет к тебе. Ты будешь их ублажать.
Сильвано встряхнул запястьем, и мешок угодил мне по животу. Я согнулся пополам и упал на колени, бесшумно срыгнув.
— Будешь делать то, что тебе велят, — продолжил он, ударяя еще и еще.
Глаза налились слезами, но я не издал ни звука. Спустя какое-то время в его поучениях появилась нотка разочарованности. Хлестнув меня еще несколько раз напоследок, он вышел. Я скорчился на боку, обхватив живот руками. По щекам у меня стекали слезы, весь обед был на полу, и — да, подо мной растеклась лужица мочи. С тех пор я стал почтительно относиться к боли. Она способна лишить достоинства даже самого сильного человека, если оно у него еще есть. Достоинство покидает человека, когда ему незачем жить. И это я понял только сейчас, сто семьдесят лет спустя после того далекого дня моего посвящения в публичном доме Сильвано. Есть муки пострашнее телесных, и это муки сердца.
Когда я снова смог видеть мутными глазами, то увидел склонившегося рядом Марко.
— Пошли. Ты молодец. Не заорал.
— Я обмочился, как девчонка, и наблевал, как собака, — со стоном ответил я.
Он помог мне подняться.
— Но ты не закричал, а это ведь первый раз, ты даже не знал, чего ожидать, — возразил Марко.
Он протянул мне серебряный кубок, до краев наполненный вином. Я взял его трясущимися руками.
— Пей до дна, — настоял он. — Мария и Симонетта ждут, чтобы вымыть тебя и отвести в твою комнату. Постарайся отдохнуть. Позже Сильвано пришлет кого-нибудь к тебе. Просто лежи. Обычно им больше ничего и нужно, особенно поначалу. Просто лежи и дыши.
Я склонился над кубком в надежде, что Марко не увидит, как пурпурную поверхность вина окропили слезы.
— А что у него было в мешке? — спросил я.
— Золотые флорины, — ответил Марко. — Они твердые и тяжелые, но не ранят. Клиентам битые не нравятся, если только они сами их не бьют.
Я судорожно вздохнул, все еще пряча лицо.
Марко сказал:
— Давай же, пей.
Я кивнул и умудрился сделать большой глоток вина.
— Лучше бы я сдох на улице!
— Не смей так думать! Ты привыкнешь. Со временем, — тихо возразил Марко, затем встал и пошел прочь. — Мне надо идти. Кто-нибудь уже ждет. Если я опоздаю, Сильвано меня побьет, а со мной он не будет церемониться, как с тобой.
Он быстро вышел широким и грациозным шагом. В комнату вошли Симонетта и Мария, с тряпками, щетками и чистой рубахой.
Я едва успел осмотреться в комнате и увидел только кровать и маленький сундук, который также служил скамьей. Кровать была накрыта красным шелковым покрывалом поверх простыней из желтой пеньковой ткани. Приподняв простыни, я обнаружил невиданную роскошь — матрац. Он был тоненький, разорванный в уголке, и из дыры торчали пучки конского волоса, но я никогда не спал на матраце. В комнате было высокое окно, но плотно задернутое шторами, как и все прочие окна в этом мрачном замке. Несколько сальных свечей уныло освещали помещение тусклым светом, отбрасывая уродливые тени. Вот такой была моя комната. Раньше у меня никогда не было комнаты, по крайней мере я этого не помню. Я даже не помню, что когда-нибудь спал в постели. Я опустил руку на подушку, восхищаясь мягкостью плюшевых наволочек.
Тут отворилась дверь, и вошел широкоплечий мужчина с длинными вьющимися волосами и сединой в бороде. На нем была дорогая одежда, на ногах — добротные полусапожки из телячьей кожи. Я его сразу узнал. Это был глава оружейной гильдии, я видел его на рынке. Точнее, видел, как он за мной наблюдал. Он похотливо улыбнулся мне и посмотрел на меня тем же взглядом, каким я сам недавно смотрел на жареную дичь на столе. Он быстро подошел ко мне. У него тряслись руки, пока он стаскивал с меня рубаху.