Она осторожно потрясла меня за плечо. Я и не заметил, как глаза сами собой закрылись и я заснул, не сходя с места.
— Почему ты не в своей комнате? Почему не вымылся? Берегись, как бы Сильвано тебя не заметил!
Она заставила меня оторваться от стены и вытерла, потом поманила за собой.
— Пошли, — сказала она и взяла свечу из подсвечника на стене.
Она повела меня через длинный коридор. Мы проходили мимо других дверей, она стучала и звала их обитателей с собой. Все это было так необычно, что я, даже несмотря на сонливость, таращился на них с нескрываемым любопытством. В большинстве это были такие же дети, как я, мальчики и девочки разного возраста, телосложения и роста. Были там белокурые, рыжие головки, темноволосые цыгане и даже несколько африканцев с лоснящейся кожей цвета эбенового дерева, под которой перекатывались округлые мускулы. Был один стройный бесцветный мальчик с красными глазами и кожей точно выбеленное полотно. Был карлик, едва достававший мне до пояса. Все мы вели себя очень тихо и так робко, что даже не смели поднять глаз. Кто-то из детей оглядывался на меня, и я пытался вообразить, как они попали сюда: отловили их на улице, как меня, или продали родственники, как это случилось с отсутствующим среди нас Марко. Нас уже собралась целая процессия, и мы свернули в другой коридор, а Симонетта все стучала в двери. К нам присоединились женщины, большей частью молодые и красивые, за исключением двух непомерно тучных теток. Даже двое взрослых мужчин не смогли бы обхватить их за талию обеими руками. Я пытался представить, сколько надо съесть, чтобы так распухнуть, но у меня помутилось в глазах при мысли о завтраке из сластей, масла и сливок, а еще обеде из горшочка супа и целой ляжки зажаренного на вертеле быка. Симонетта вновь свернула за угол, и мы оказались у тяжелой двери. Она сняла засов и повела нас по лестнице вниз.
Факелы на стенах освещали наш путь по разбитым каменным ступенькам. Шедшая за мной маленькая белокурая девочка с ленточками в волосах заплакала, и я замедлил шаг, пока мы не оказались рядом. Она судорожно вцепилась в мою руку и крепко сжала. Впервые в жизни кто-то обращался ко мне за утешением, и меня это страшно растрогало. Несмотря на головокружение от голода, я в ответ тоже ласково сжал ее руку и серьезно улыбнулся ей. Она испуганно поглядела на меня голубыми глазами, огромными, как плошки, потом отрывисто вздохнула и еще крепче схватилась за мою руку, как утопающая за соломинку. От этого мне еще сильнее захотелось защитить ее.
Мы вошли в большой и холодный подвал, озаренный факелами. Их пламя бросало зловещие тени на серые каменные стены, а посреди подвала стоял Сильвано — и несколько крепких мужиков, которых я раньше никогда не видел. У всех были одинаково жестокие лица кондотьеров — наемных солдат, которые защищали Флоренцию от давних городов-соперников — Пизы и Турина. Я находился впереди всех рядом с Симонеттой, уже многие дети, стоящие у меня за спиной, плакали. Лицо Сильвано с острым лезвием носа, красное в свете факелов, выражало полное спокойствие. Вдруг он повернулся и встал к нам в профиль; из-за обманчивой игры света и тени показалось, что у него есть еще одно лицо сбоку, где должны быть щека и ухо. Он жестом приказал мужчинам расступиться, и вперед вышли два высоких громилы, ведя под руки Марко. Бледный, оцепенелый Марко: его фарфоровое личико было измазано грязью и покрыто ссадинами, нижняя губа рассечена, одежда в лохмотьях, как после драки.
— Это Марко. Многим из вас он знаком, — бархатным голосом заговорил Сильвано, небрежно помахивая изящной рукой. — У него здесь было много привилегий, не так ли, Марко? — Марко кивнул, как будто в дурмане. — Но ты обманул мое доверие, верно, Марко? — Сильвано покачал головой и с притворным разочарованием щелкнул языком.
Он начал ходить кругами вокруг Марко. В руке у него блеснуло что-то белое. Сначала я подумал, что это гигантский клык, но потом он подкинул предмет в воздухе и виртуозно поймал другой рукой. Я увидел, что это длинный тоненький нож.
— С моего соизволения в виде особой милости Марко была дарована привилегия выходить на улицу, — продолжил Сильвано, беспечным и игривым тоном, как будто поддразнивая. — Ему было дозволено гулять по улицам нашего славного города. Но он решил, что ему можно там и остаться. Он даже решил, что можно никогда не возвращаться!
С этими словами Сильвано набросился на него и полоснул его под коленкой ножом. Из сухожилия правой ноги хлынула кровь. Марко заорал. Нога его обмякла, он согнулся вправо. Все дети и многие женщины беззвучно зарыдали. Я тоже.
«Не кричи, Марко, — молил я, — это его только раззадорит!»