— Так, значит, он — это вы?! Вы тот удивительный художник? Вы написали эти священные фрески? — Широко раскрыв рот, я резко обернулся.
— Они почти достойны такой восторженной похвалы, — сухо ответил он, качая поседелой головой.
Я бросился на колени.
— Мастер, я не знал! Иначе разговаривал бы с большим почтением!
— Вздор! Ты был более чем почтителен, глупый щенок, — сердито сказал Джотто ди Бондоне.
Схватив меня за локоть, он с неожиданной для пятнистых старческих рук силой поставил меня на ноги.
— Где мне тебя найти, когда я вернусь?
Только не в борделе, нет, это было бы невыносимо! Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы этот удивительный человек, семьянин, с улыбкой, в которой проглядывала искра Божественной благодати, художник, написавший чудесные картины, узнал, кто я таков на самом деле. Я стану ему отвратителен.
Мотнув головой, я ответил:
— Я сам найду вас, мастер.
— Хорошо, смотри только не забудь, щенок! — сказал он и, дав шутливый подзатыльник, удалился.
Спустя какое-то время я, запинаясь на ходу, вышел из церкви, окрыленный радостью. Ноги сами понесли меня вдоль берега блистающей реки под мост, где я, бывало, часто ночевал. Я стоял у самой кромки воды, которая вдруг заголубела и, покрывшись причудливой рябью, заиграла бликами под лучами зимнего солнца. Иногда Арно выходил из берегов и смывал мосты, унося с собой кричащих людей. Но сегодня река была тиха и игрива, и с моста доносился переливчатый смех.
Вскоре я опомнился: меня окликнули.
— Бастардо! Бастардо! — звал слабенький голосок.
Я обернулся. Прислонившись к опоре моста, вытянув перед собой бесполезные ноги, там сидел Марко.
— Марко!
Я подбежал к нему, приник головой к его груди и стиснул Марко в объятиях. Затем отстранился, чтобы разглядеть его. Он не потерял своей красоты, но был бледен и грязен. Ссадины на лице гноились, и он сильно исхудал. Я торопливо заговорил:
— Ты голоден? Хочешь есть? Сейчас я что-нибудь раздобуду.
Он отрицательно мотнул головой.
— Теперь уже нет. Хотел первые несколько дней.
— Я принесу тебе хлеба и мяса!
Я вскочил на ноги, собираясь уже бежать за едой.
— Постой! Не уходи, поговори со мной, Лука, — попросил Марко, слабо махнув грязной рукой.
Я присел рядом.
— Так, значит, он все-таки позволил тебе выходить. Наш план удался.
— Только в одном! — воскликнул я.
У меня будто пережало горло, но я выдавил еще несколько слов:
— Прости меня, Марко! Я не знал, что это с тобой случится.
— Но я-то знал! — горько усмехнулся он. — Знал, и теперь не могу ходить. По крайней мере, мне больше не нужно работать! Уже неплохо.
— Как ты тут? Тебе трудно?
Он сделал глубокий прерывистый вдох, и длинные ресницы, встрепенувшись, снова опустились вниз, оттенив бледность впалых щек.
— Трудно. Очень трудно. Улицы Флоренции немилостивы к калекам.
— Я знаю. Но я буду приносить тебе поесть каждый раз, как буду выходить на прогулку, — пообещал я.
Марко открыл впалые глаза и улыбнулся уголком рта.
— Я знаю, ты бы это сделал, — пробормотал он и легко коснулся моей ладони, — приносил бы мне еду и одежду и разговаривал бы со мной, как будто я еще кому-то нужен.
— Нужен! — пылко отозвался я. — Если ты бездомный, это не означает, что ты никому не нужен! Я буду рассказывать тебе обо всем, что происходит в городе, что нового у Сильвано. Я постараюсь сделать все, что можно, чтобы тебе было лучше.
— В тебе еще осталось что-то живое, поэтому ты так добр.
— Ты был добр ко мне, — тихо произнес я. — Ты был так великодушен, приносил мне сласти, давал советы!
— Ну разве же это доброта? Просто я поступал по-человечески. Когда я приносил тебе сласти и давал советы, то делал это не только ради тебя, но и ради себя самого. Послушай меня, Лука Бастардо! — серьезно продолжил он. — Мелочи, которые мы делаем друг для друга, помогают нам остаться людьми, помогают жить. Пока мы делаем что-то, пока мы не переходим в полное подчинение Сильвано и его клиентов, пока мы не превращаемся в жадных чудовищ, подобных им, у нас остается возможность выжить! Мы одерживаем над ними победу, пускай совсем крошечную, но она важнее всего на свете!
Я понимающе кивнул. Мне вспомнилось, как мы спускались в подвал Сильвано и маленькая белокурая девочка сжимала мою руку. Я был счастлив, что хоть немного мог ее утешить. Я тогда почувствовал себя нужным человеком, а не просто бездушной куклой, существующей для забавы клиентов. Тот момент, когда я по собственной воле помог этой белокурой девочке, придал мне силы пережить тысячи жутких минут.