До меня донеслись звонкие девичьи голоса вперемешку с баритоном Сфорно, я свернул к двери и вошел в столовую. Разговор оборвался. Передо мной стоял высокий деревянный шкаф с выцветшей росписью из виноградных гроздьев под надписью, выведенной незнакомыми буквами. Рядом с ним — длинный прямоугольный обеденный стол, с простыми толстыми ножками, но сделанный из полированной ореховой древесины. За столом сидели Сфорно, его жена, четверо дочерей и Странник. Между Сфорно и Странником стояла еще одна тарелка. Все смотрели на меня, кроме госпожи Сфорно. Она внимательно изучала стол, на котором горели свечи, стояли серебряные кубки, жареная дичь, блюдо ароматной зелени в соусе, румяная буханка хлеба, графин с вином. Ребекка, самая младшая дочь, соскочила со своего стула и подбежала обнять меня. Я почувствовал на щеке ее теплое дыхание.
— Взгляните на него, в нем же сразу виден джентиле! — Госпожа Сфорно всплеснула руками. — Что скажут соседи? Они осудят нас за то, что мы пустили его к дочерям!
— Что бы ни говорили соседи, твои слова для меня не kaddish.[43] Садись, Лука!
Голос Сфорно звучал твердо, но спокойно. Ребекка подвела меня к пустому месту на скамье рядом с отцом.
— Девочки, это Лука, он будет жить с нами, — объявил Сфорно. — Лука, это Рахиль, Сара и Мириам. — Он по очереди указал сперва на серьезную девочку лет двенадцати с темно-каштановыми волосами, затем на черноволосую девочку лет десяти, которая от смущения склонилась к столу и закрыла лицо руками, потом на шестилетнюю девочку с каштановой косой и озорной улыбкой. — Ну а Ребекку ты уже знаешь. — Он потрепал по головке младшую.
— Четыре дочери, — пробормотал я.
Все девочки без стеснения разглядывали меня. Не скованные робостью, не запуганные, они совсем не были похожи на забитых девочек, каких я встречал у Сильвано, или растрепанных, грубых бродяжек с улицы. Я покраснел, приосанился и одернул на себе широковатый камзол Сфорно.
— Как у великого Раши[44] — четыре дочери и ни одного сына, — сказал Сфорно голосом, полным любви и смирения.
Девочки тихонько засмеялись. Их смех был для меня столь диковинным звуком, что я испугался и разинул рот. За все последние годы я ни разу не слышал веселого девичьего смеха. Поэт Боккаччо, которого я недавно встретил на улице, ошибался: женщины не пустые куклы. Даже самых юных трудно назвать пустышками. Им свойственна особая прелесть, благодаря божественной музыке их смеха. Сфорно погладил Ребекку по щеке и вздохнул:
— Божьи дары следует принимать с благодарностью.
— Мне кажется, Бог смеется над нами, — вдруг выпалил я со всей серьезностью. — Чем бы он нас ни одаривал, в его дарах скрыта некая шутка, понятная лишь ему одному.
Странник громко расхохотался.
— Воистину Владыка Сокровенных Тайн обладает непостижимым чувством юмора!
— А что такое шлюха-убийца? — певучим голоском спросила Мириам.
Сфорно застонал и закрыл себе ладонью глаза.
— Замолчи, Мириам! — сказала самая старшая, серьезная Рахиль.
— Это тот, над кем жестоко издевались и кто решил изменить свою судьбу, — мрачно ответил я.
— А здешняя жизнь становится все увлекательней, — произнес Странник. — Думаю, я еще немного побуду у вас, Моше. Я прочитаю киддуш,[45] можно?
Он поднял свой кубок с вином и нараспев произнес несколько слов на непонятном мне языке. У него был звучный красивый голос, чего я совсем не ожидал, поэтому он привлек мое внимание. Остальные по-прежнему не сводили с меня глаз. Странник сделал большой глоток вина. Пурпурная капля упала на его бороду, но не оставила следа. Он поставил кубок и застучал толстыми пальцами по столу.
— А где же мы будем держать этого мальчика джентиле — в ногах кровати, как покалеченную дворнягу, которую ты привел с улицы? — воскликнула госпожа Сфорно. — Я не пущу его к девочкам!
— Я мог бы спать в сарае, — ответил я, так и не сев. — Я вас не стесню.
44
Раши (аббр. от Рабейну Шломо Ицхаки — наш учитель Шломо сын Ицхака; 1040–1105) — раввин, крупнейший комментатор Танаха и Талмуда, общественный деятель.
45
Киддуш (от евр. «кадош» — «святой», «священный») — еврейская молитва освящения субботы и праздников. Произносится в синагоге над чашей вина (исключая первые два вечера еврейской Пасхи, Песаха) и дома перед ужином накануне субботы и праздников. При отсутствии вина его обычно заменяют хлебом. Киддуш выражает благодарность Богу за освящение Израиля заповедями и за установление субботы и праздников.