Не успела снова повиснуть тишина, как Леон завёл новую тему для разговора, на самом деле, очень важную для него сейчас.
— Слушай, лейтенант. Ты же у нас эксперт в языке цветов…
— И?
— Помоги определиться, какой букет подарить одной особе… — Леон крайне засмущался, если бы не шерсть, то точно можно было бы увидеть румянец. Он растеряно чесал затылок. Взгляд Фила в этот момент смягчился.
— А повод-то какой?
— Ну… ну… я бы хотел признаться ей в своих чувствах. Как я её люблю, а ещё какая она красивая!
— Кто хоть это? Я погляжу, эти двое в курсе, раз любопытство одолело только меня?
— Это… ну… ты её не знаешь! Да и они тоже, на самом деле. Просто знают… но она леопард, если тебе это интересно. Вот…
— Вот как… — ненадолго Фил задумался, уставился снова на тот же фикус, а потом предложил: — Подари ей для начала пять фиолетовых лилий, а там уже как пойдёт…
— А что… А что это значит? — Леон разволновался и оживился настолько, что чуть не выскочил из-за стола.
— Значат признание в твоей сильной влюблённости в такую замечательную и прекрасную женщину, котёнок ты мой… Леон немного успокоился, звучало безобидно и вполне себе то, чего он хотел. Глубоко в душе Фил испытывал радость за своего друга и товарища, но улыбку всё же сдержал, хотя, глядя на этого робкого барса, это было непросто даже для него.
Китти тут же разбавила разговор ещё одной темой, тоже косвенно касавшейся цветов.
— Я слышала уже не один раз, что одну из девушек-курсантов ты называешь «Подсолнух». Что это значит?
От неожиданности вопроса Фил ссутулился. Но это был абсолютно безболезненный вопрос — в кой-то веки со стороны Китти.
— Просто она на него похожа, вот и всё: тощая, длинная и с жёлтой головой, — ответ был сухим и коротким. Китти, очевидно, такой вариант не устроил, что она выразила в нахмуренных прямых бровках и сморщенном маленьком носе, а полные губы от недовольства стали ещё больше. Это был уже не сержант, а недовольный ребёнок. Зная наивную и романтичную натуру Китти, Фил понял, что она ждала более живого ответа с веянием, возможно, какой-то романтики. Но самого Фила немного покоробило от мыслей о романтике и сантиментах: для него это непозволительная роскошь в отношении женщин. Эльф впредь старался любить искренне исключительно цветы и восхищаться, опять же, только ими. Очевидно, ход мыслей Фила поймал и Соел, который являлся непосредственно инструктором Эрины, и он тут же возмутился:
— Китти! Ей всего лишь восемнадцать лет, а ему уже скоро тридцатник! Что у них может быть общего? И вообще, это вульгарно — офицеру крутить роман со своей подчинённой.
Китти закатила глаза, но тут же ответила на это:
— Ну совершеннолетняя же. Никакого криминала!
— Ты что за бред несешь!
— Ребят, ну хватит, это пустой трёп, — влился в их бессмысленную беседу Леон.
— А я говорю, это неприемлемо!
— Нормально!
И только Фил не вступал в эту полемику, по сути даже не зная, что стоит сказать, и вообще нужно ли делиться чем-то такого рода вообще с кем-либо. Пока троица, используя кучу брани, дискутировала на эту глупую тему, которая Фила несильно-то и интересовала, ведь кому какая разница, кто с кем ходит по улице и держится за ручки, он открыл форточку и закурил. За окном уже посветлело; утренний розовый океан, отразившийся на небе, предвещал солнечный день, однако морозный, если судить по хлынувшему внутрь обжигающему холоду.
Пока Фил делал одну затяжку за другой, он краем уха услышал, что тема полемики сменилась уже и вовсе на какую-то другую, но вникать не стал. Вместо этого эльф обратил своё внимание на румяный рассвет, разукрашенный золотыми проблесками от лучей восходящего солнца. На мгновение показалось, что он слышит дребезжание бело-жёлтого огненного шара, который не торопился полностью показаться из-за холодного тёмного горизонта, изрезанного различными зданиями вдали.
Такого розового оттенка Фил ещё не видел, его охватил ужас, из-за которого он даже случайно уронил сигарету на пол. Но эльф был настолько поглощён живым и подлинно ярким рассветом, которого уже давно не видел или попросту не замечал, что даже не отразил своей оплошности.
Но несмотря на всю эту чарующую девственную румяность части небосвода, вокруг всё равно было слишком много холодных бездонных теней, возвращающих в унылую и трагичную реальность, полную боли и разочарований.