Последовала пауза. Потом снова послышался голос матери Рамстана, но на этот раз говорила Шийаи:
— Как только Нуоли будет в доме, мы уведомим тебя. Ты должен будешь подождать пять минут, прежде чем начинать атаку.
Снова пауза. Потом голос его матери произнес:
— Вели им собраться вокруг меня как можно теснее. Те, кто будет рядом со мной, должны будут положить на меня пальцы, а каждый, кто не сможет коснуться меня, должен держаться за их плечи. И при этом касаться друг друга. Скажи, чтобы они сбились в кучу как можно теснее.
Рамстан отдал приказ согласно ее указаниям. Те, кто был на мостике, немедленно ушли, хотя кое-кто, особенно Тенно, хотели попрощаться.
— Нет, некогда даже пожать руку, — сказал Рамстан. — Идите! Бегите! Я буду говорить с вами, со всеми, пока вы идете в аудиторию.
— Это нечестно, — обиделся Тенно, но повиновался, отсалютовав на прощание.
Рамстан оставил мостик и направился в свою каюту. Он шел туда, потому что каюта для него была… чем? Домом? Материнским лоном? И тем, и другим?
На ходу он говорил, и его слова и изображение подхватывались и передавались на другие движущиеся экраны.
Он декламировал «Рассказ о том, как Аллах повелел уничтожить Все Сущее», песнь, которую часто слышал в детстве, когда соседи, тоже бывшие членами секты аль-Хизра, собирались в квартире его родителей:
— «Аллах приказал ангелу смерти уничтожить океаны.
Ангел смерти пришел к океанам и сказал: „Ваше время окончено“.
Океаны сказали: „Дай нам время, чтобы скорбеть и созерцать нашу красу и величие“.
Ангел смерти сказал, что у океанов нет больше времени, крикнул единожды, и океаны исчезли.
После того как ангел смерти уничтожил океаны, он отправился к горам, к самой Земле, к солнцу, к луне и к звездам, и все молили дать им еще немного времени, год, месяц, неделю, день, час, семь секунд. Но ангел смерти не дал им ничего, и кричал он, и не стало их, как будто никогда не было.
И сказал Аллах: „О ангел смерти, остался ли кто-либо из моих созданий?“
И ангел смерти ответил: „О Аллах, остались только Ты и Твои ангелы“.
И сказал Аллах: „Ангелы, разве вы не слышали, как Я сказал, что каждый должен изведать смерть? Не испрашивайте более времени“.
И ангел смерти и все ангелы умерли, и нет их, как будто они никогда не были созданы.
И остался жить только Лик Его».
Рамстан подумал: «И даже Он — Оно — не живет вечно. Я не буду молить дать мне еще времени».
Рамстан сказал:
— Я прочел эту песнь потому, что, услышав ее, вы сможете понять, почему я не собираюсь уходить ни в глайфу, ни в дом вуордха.
Он остановился перед ирисной диафрагмой, ведущей в его каюту, произнес кодовое слово и прошел в открывшийся вход. Диафрагма в последний раз сомкнулась за ним.
Рамстан подошел к молитвенному коврику и повернул его так, что красная стрелка, кибла, указывала на него самого.
Он подавил мгновенное желание преклонить колени на коврике. Нет. Он этого не сделает. Но все-таки он встал так, что носок его ботинка касался края коврика.
Почему он направил киблу на себя? Не думал ли он, что он и есть Бог?
Мистик-суфий аль-Мансур некогда думал, что он есть Бог. По крайней мере он сказал так на базарной площади и был забит камнями за святотатство. Но — он хотел сказать, что он есть частица Бога, как и все живые существа.
Рамстан видел на экране, что все оставшиеся на корабле, кроме него и Нуоли, собрались в аудитории. «Аль-Бураг» расширил помещение, чтобы вместить почти четыре сотни человек. Но корабль не стал выращивать для них стулья, как сделал бы, если бы они пришли сюда послушать лекцию или посмотреть спектакль. Люди стояли концентрическими кругами, и те, кто был в самом внутреннем круге, положили руки на глайфу, а те, кто стоял позади, теснее прижались к ним и друг к другу.
Рамстан сказал:
— Я желал бы, чтобы события… чтобы все было иначе. Но если бы я мог начать сначала, то вряд ли я действовал бы по-другому или был бы другим. Вы делали и делаете то, что считаете правильным для себя. Я делал и делаю то, что считаю правильным для себя.
Он помолчал секунду, прочистил горло и добавил:
— Вы можете забыть меня, но не забывайте то, ради чего я остался. Прощайте!
У них уже не было времени сказать ему что-либо. Они повалились, все так же прижимаясь друг к другу, их открытые глаза не видели ничего. Не было ни вспышки энергии, ни малейшего уплотнения воздуха в струны и облака, когда та часть, что делает каждого человека разумным и единственным в своем роде, втянулась в глайфу.