— Доброе утро, мисс Редхарт, — обратился Рэндольф к медсестре. — Доброе утро, Скрю Луз.
Скрю Луз взглянула на него и гавкнула. Это не было чем-то необычным, она всегда так себя вела, с того дня, как доктора забрали ее. Куда необычнее была реакция юной пегаски, если Рэндольф правильно запомнил, по имени Зиппорвил. Она закричала и взметнулась в воздух, лишь быстрая реакция отца, поймавшего кобылку, помешала ей врезаться в потолок. И даже тогда она пыталась вырваться, билась и кричала.
— Простите, — обратился пегас к Рэндольфу. — Она сама не своя с тех пор…
— Нет необходимости извиняться, — ответил Рэндольф. Вид плачущей кобылки тронул какие-то струны в душе старого дворецкого. — Вы знаете, я недавно слышал о больнице в Тротингхэме... они просто творят чудеса в эм-м-м... трудных случаях...
* * *
Даймонд Тиара сердито смотрела на Саншайн Рэйнбоу. Ее соседка только что повернулась в кровати и начала бормотать какие-то случайные слова. С ней такое происходило время от времени, иногда это были даже не слова, а просто бессмысленные сочетания слогов. Иногда Саншайн вела во сне долгие разговоры с Даймонд Тиарой. Как правило они были полной чушью — например, две ночи назад, она в течении пятнадцати минут рассказывала Даймонд о каком-то жеребчике, которого она не знала, и о том насколько хорошо он будет выглядеть в гробу.
Даймонд Тиара застонала. Она даже начала задаваться вопросом, почему же она еще не задушила Саншайн подушкой. Подобные мысли не вызывали никаких эмоций. Может быть, это еще один признак прогресса? За последние две недели она слегка продвинулась — теперь она могла впасть в некрепкий сон на час или около того, как правило, в дневное время. Несмотря на предупреждения странного жеребенка (Саншайн сказала, что его зовут Пеппер, и из-за своей паранойи он не любит представляться), Даймонд послушно принимала все таблетки, которые ей давали врачи. Она проводила по крайней мере два часа в день, разговаривая с доктором о своих проблемах. Казалось, все шло замечательно.
За исключением того, что это было совсем не так. Несмотря на сон, она чувствовала себя еще более усталой, чем когда-либо прежде. Ее раздражал каждый звук: бормотание Саншайн Рэйнбоу, журчание воды в трубах, даже жужжание электричества в проводах. Она предпочитала бодрствовать по ночам — яркий свет причинял боль ее глазам.
Она ударила копытом по подушке. Саншайн все еще бормотала что-то непонятное. Даймонд Тиара снова посмотрела на нее, вспоминая события прошедших недель. У Саншайн Рэйнбоу были фазы — обычно она казалась нормальной, хотя, возможно, немного циничной для своего возраста. У нее также было довольно мерзкое чувство юмора, хотя для Даймонд это не казалось слишком уж жутким. Но были дни, когда ее состояние ухудшалось. Обычно она проводила их в постели, едва разговаривая, каждая попытка Даймонд Тиары поднять ей настроение заканчивалась слезами. Однажды, во время этой фазы, Саншайн начала говорить о самоубийстве, и Даймонд Тиара провела ночь, внимательно за ней присматривая. Теперь она легко могла представить, как ее соседка заполучила все эти порезы на передних ногах.
На следующий день, однако, Саншайн вернулась к своей обычной насмешливости. Она даже помогла Даймонд Тиаре убедить Пеппера, что доктора имплантировали ему чип в голову, чтобы подслушивать его мысли.
— Бризи... мотыльки... признаки катастрофы… — внезапно бормотание Саншайн стало более разборчивым.
— Не могла бы ты, пожалуйста, заткнуться? — спросила Даймонд Тиара.
Саншайн Рэйнбоу села на кровати и повертела головой по сторонам, со все еще закрытыми глазами.
— Где мой кошелек? — спросила она.
— Они не позволяют тебе держать здесь деньги, потому что опасаются, что ты порежешь себя заточенной монетой, — объяснила Даймонд Тиара. — А теперь заткнись и дай мне поспать.
— Точно... Бризи... — ответила Саншайн и натянула одеяло на голову.
Даймонд вздохнула. Она повернулась к стене и закрыла глаза.
* * *
Алула, истекая кровью из раны под крылом, с ужасом наблюдала, как Твист падает на землю с удивленным выражением на мордочке. Увидев, что Даймонд Тиара возвращается к ней, она закрыла глаза и заплакала.
— Почему ты смеешься? — услышала она голос над собой.
— Я не смеюсь... — прошипела она. Несмотря на то, что она зажала копытом рану, она чувствовала, что слабеет: все ее тело онемело, и она почти ничего не видела.