Тут появилась другая официантка, подошла к зонту, под которым целовались мужчина и женщина, и начала с подноса выставлять на стол тарелки, рюмки, стаканы, - наконец подошла к нам и заявила, что нельзя приходить со своими продуктами.
Дядя Эдик жевал белое мясо курицы и с полным ртом пробубнил официантке:
- Хорошо.
Она возмутилась:
- Не хорошо, а я позову директора!
Отлично, - повторил дядя и опрокинул еще рюмку, а потом выбросил кости в сторону не глядя.
Я прислушался и поднялся. Подошел к краю крыши, взялся за перила одной рукой, а с куриным крылышком в другой склонился и вниз головой продолжал его грызть, потом швырнул вниз... Вернулся: у столика стоит мужчина с табличкой на пиджаке, говорит что-то задумчиво маме, и я вижу: дядя Эдик заснул сидя; голова откинута и рот раскрыт.
- Это вы ему скажите, - показывает на дядю мама. - Я здесь не при чем. И мальчик - не при чем, - повернулась ко мне. - Что там? - спрашивает.
- Собаки, - говорю.
Мужчина подошел к дяде Эдику и потряс его за плечо:
- Товарищ.
Из горла дяди стал доноситься легкий, едва уловимый свист.
- Товарищ! - обратился мужчина погромче, но дядя Эдик даже не пошевелился.
Мама прошептала мне в ухо:
- Поплачь, пожалуйста.
И я заплакал. Тогда мужчина ушел, а она, когда я еще ревел, специально спросила, чтобы я перестал, спросила:
- Ты любишь собак?
- Да, - пробормотал дядя Эдик, не открывая глаз; солнце сияло ему прямо в лицо, и сквозь ресницы блестели слезы.
Я вскочил и зацепился ногой за ножку стула.
- Куда ты? - испугалась мама.
Стул упал, а я сбежал по ступенькам со второго этажа вниз, к выходу, выскочил на улицу и повернул сразу в переулок. Навстречу какая-то задрипанная корова среди роскошных особняков. Я остановился. На боках у нее кора, и - на хвосте. Прошла, даже глаз не скосила. Почему - одна, и куда одна? Зачем? Ну, и жара здесь. Вытер пот со лба и дальше бегом. Вот, подумал, коровы испугался. Ни одного человека, только дворцы, а вот последний.
- Куда ты? Назад! Иди назад! - кричит мама вдогонку.
Оглянулся. Мама отстала. А, испугалась коровы. За последним особняком ни одного дерева дальше. Ни одного камня. Ни ручья, ни лужи. Ничего.
Бежит за мной, не она, а тот мужчина, с которым она шагала под ручку, и я понял, что ошибся: это и есть дядя Жора.
И он не понимает, как хочется побыть ОДНОМУ В ПУСТЫНЕ, как важно остаться одному пусть на минутку; разве они могут понять, если у них у всех неизвестно что в голове, вернее, не в голове, а я не знаю где.
Скатился с холма и лежу, смотрю в небо. Небо блекло-голубое, и на нем белое солнце, а земля желтая и от солнца раскалена; боюсь, что одежда моя сгорит.
Встал и повернул назад. Дядя Жора на холме у последнего дома. Увидел меня, остановился. Поднимаюсь к нему. Что-то надо же сказать. Говорю:
- Почему она одна и куда пошла?
- Мама? - спрашивает.
- Корова, - говорю.
Бессонница
Канаву, в которой черные трубы посреди улицы, - успели засыпать, но дорогу не заасфальтировали. Мороз сковал грязь в колеях, и они похожи на мои ребра. Снег выпал, но совсем немножко, и на тротуарах его растоптали, остались одни следы от сапог и ботинок, след на следе, и так несколько раз и от снега ничего, только там, где не ходят и не ездят, он сверкает на солнце.
- Собирала окурки, - рассказывает Фрося, - и увидела... Увидела лестницу в небе и отвернулась; испугалась, на скамеечке сидели, продолжает, - безобразного вида мордовороты. Вот здесь. Очень хочу куриную ножку, а в этом ларьке продают копченых кур. - Подходим к ларьку. Читаю: курица стоит 26 рублей. - Даже деньги есть, - открывает кошелек.
- Ты успела получить пенсию? - спрашиваю.
- А как же, - говорит, - я тебя сегодня угощаю, а то у тебя, Тузов, постоянно нет денег. Одну курицу, пожалуйста, - и достает из кошелька деньги.
- Через полчаса будет готова, - говорят из ларька. - Будете ожидать?
- Через полчаса... - с разочарованием протянула. - Не будем, холодно ведь, а что еще у вас есть?
- Пицца с грибами, пицца с сыром, пицца с ветчиной... На витрине смотрите.
- Гамбургер - это вкусно?
- Очень вкусно, попробуйте, можно одну порцию на двоих.
- Да, пожалуйста, одну, - говорит. - Попробуем, только разрежьте пополам.
- Обязательно, - продавщица берет нож.
- Мордовороты, значит... - продолжает Фрося. - Выбросила окурки в мусорную урну - и не хотела, а глянула на лестницу...
- 11 рублей.
Фрося подала сто, ей обратно продавщица протягивает 89 - по рублю; Фрося пересчитала сдачу и спрятала кошелек в сумочку. Из окошечка на картоночках подают две половинки порции. Не люблю, когда все перемешано, а она любит.
Попробовала.
- Вкусно, Тузов, - говорит.
И я откусил. Когда есть хочу, все вкусно.
- Продолжай, - прошу Фросю.
- ...Лестницу, - повторяет она, - снова отвернулась, на скамейке с краю оставалось место, я присела, рядом - самый большой и страшный разбойник, обняла его, а ты усмехнулся.
- Куда ты идешь? - спрашиваю.
- Переходим дорогу, - удивляется Фрося.
- Ты не видишь, что милиционер на автобусной остановке у всех подряд проверяет документы?
- Ну и что? - говорит. - Я их не боюсь. Потом ты дал мне банан, я начала есть его...
- Ну, так я боюсь! - хотел прошептать, но так получилось, что заорал и побрел по улице наискосок.
Будто по ребрам своим иду; спотыкаюсь о замерзшие комья глины. Откусывал от гамбургера и жевал, и с каждым шагом оглядывался, пока Фрося меня не догнала.
- Но это был не банан, а дым; когда я распечатала шкурки, он буквально повалил, и я его ела, ела, торопилась съесть, потому что он ускользал изо рта. Я ела его и заплакала, а ты украдкой от меня смеялся и катался на качелях на дереве. Листья с дерева опадали, иногда охапками, и за ними все дальше продвигалась, опускалась с неба лестница. Я съела дым, и меня раздуло; тогда ты взял меня за руку, и мы вошли по ступенькам в Загс; я и оттуда в окне увидела, как лестница раскачивается, как качели...
Шагали между домов. Гамбургер в моих руках остыл на морозе, и пальцы озябли, я быстро его съел, а она свою половинку держала перед собой почти не тронутой и продолжала: