— Я могу понять почему, — сказал Ральф.
— Эта леди… Ну, наверное, таких, как она, учат, как пробиваться сквозь стену, которой окружают себя такие пациенты, как я.
— Надо полагать, в этом состоит добрая половина их тренировок, — улыбнулся Ральф.
— Она сказала, что мне нельзя больше откладывать решение, что я попала в поганое положение и должна начать разбираться прямо сейчас. Я сказала, что, как бы там ни было, я вовсе не обязана советоваться с ней перед тем, как стану что-то предпринимать, или слушать всю ее чушь только лишь из-за того, что ее муж однажды порезал ее. Я чуть не сказала, что он, наверное, сделал это, потому что она никак не хотела заткнуться, убраться прочь и оставить его хоть ненадолго в покое, представляете? Но я действительно злилась, Ральф. Была боль… растерянность… стыд… Но главное — злость.
— Мне кажется, это довольно нормальная реакция.
— Она спросила меня, как я буду относиться к себе — не к Эду, а к себе, — если вернусь к семейным отношениям с ним и он поколотит меня снова. Потом она спросила, как я буду относиться к себе, если вернусь в семью и Эд сделает это с Нат. Это привело меня в ярость. Это и сейчас приводит меня в ярость. Эд в жизни ее пальцем не тронул, и я сказала ей об этом. Она кивнула и возразила: «Это не значит, что он не тронет, Элен. Я знаю, тебе не хочется думать об этом, но ты должна подумать. И потом, допустим, ты права. Допустим, он никогда даже не шлепнет ее по ладошке. Ты хочешь, чтобы она росла, наблюдая, как он бьет тебя?» И тут я застыла. Застыла как замороженная. Я вспомнила, как выглядел Эд, когда вернулся после… Как я поняла в ту же секунду, едва увидела его. Как побелело его лицо… и как у него дергалась голова…
— Как у мангуста, — пробормотал Ральф.
— Что?
— Ничего. Продолжай.
— Я не знаю, что спустило его с тормозов… Теперь… Я уже больше никогда не знаю заранее, но я знала, что он сорвет злобу на мне. Когда он доходит до определенной точки, что ему ни говори и ни делай, его уже ничто не остановит. Я бросилась в спальню, но он схватил меня за волосы… Выдрал здоровенный клок… Я закричала… А Натали сидела там, на своем высоком стульчике… Сидела и смотрела на нас… И когда я закричала, она тоже стала кричать…
Тут Элен запнулась и по-настоящему разревелась. Ральф ждал, когда она успокоится, прислонившись лбом к косяку кухонной двери. Концом переброшенного через плечо посудного полотенца он утер свои собственные слезы, почти не заметив этого.
— Словом, — произнесла Элен, когда смогла снова заговорить, — кончилось тем, что я проговорила с этой женщиной почти целый час. Это называется «консультация жертвы», и она зарабатывает этим на жизнь, представляете?
— Да, — сказал Ральф. — Представляю. Это неплохое занятие, Элен.
— Я увижусь с ней снова завтра в «Женском попечении». Знаете, есть какая-то ирония в том, что мне нужно отправиться туда. Я имею в виду, если бы я не подписала той петиции…
— Если бы не петиция, было бы что-нибудь другое.
Она вздохнула:
— Да, похоже, что так. Так оно и есть. Во всяком случае, Гретхен говорит, что, хотя я не в состоянии решить проблемы Эда, я могу начать решать кое-какие собственные. — Элен снова начала плакать, а потом глубоко вздохнула: — Простите меня… Я столько плакала сегодня, что уже никогда больше не захочу реветь. Я сказала ей, что люблю его. Мне было стыдно это говорить, я даже не уверена, что это правда, но… Это кажется правдой. Я сказала ей, что хочу дать ему еще один шанс. А она ответила, что это означает, что я опять подвергну риску Натали, и тут я вспомнила, как она сидела там, на кухне, личико ее было вымазано шпинатовым пюре, и она кричала изо всех сил, пока Эд бил меня. Господи, я ненавижу, когда люди типа этой Тиллбери загоняют человека в угол и не дают ускользнуть.
— Она пытается помочь, только и всего.
— И это мне тоже отвратительно. Я совсем растерялась, Ральф. Вы, наверное, меня не поймете, но это правда. — В трубке послышался глухой смешок.