Он полежал еще секунду, уставясь в темноту и пытаясь поймать хвостик сна, который ему снился. Ничего не получалось. Он лишь помнил, что там был Эд… и Элен… и Розали — собака, которую он иногда видел ковыляющей вверх или вниз по Харрис-авеню еще до появления мальчишки Пита, разносившего газеты.
Дорранс тоже там был. Его не забудь.
Да, верно. И словно от поворота ключа в каком-то замке, Ральф вдруг вспомнил странную фразу, которую произнес Дорранс во время столкновения Эда с толстяком в прошлом году… Фразу, которую Ральф никак не мог вспомнить накануне вечером. Он, Ральф, тогда оттаскивал Эда, стараясь прижать его к покореженному кузову его машины, чтобы он пришел в себя, и Дорранс сказал тогда,
(Я бы на твоем месте не…)
что Ральф не должен больше дотрагиваться до Эда.
— Он сказал, что не видит мои руки, — пробормотал Ральф, спуская ноги на пол. — Вот что это было.
Он немного посидел так, с опущенной головой, дико взъерошенными волосами на затылке и крепко сцепленными пальцами рук, зажатых между ляжками. Потом наконец всунул ноги в шлепанцы и поплелся в комнату. Настало время уныло дожидаться, пока взойдет солнце.
Глава 4
Хотя циники всегда кажутся более разумными, чем все лупоглазые оптимисты на свете, опыт Ральфа подсказывал ему, что они ошибаются ничуть не реже, если не чаще последних, и он был рад обнаружить, что Макговерн оказался не прав насчет Элен Дипно, — в ее случае одного куплета «Блюза Разбитого Сердца и Избитого Тела», похоже, оказалось достаточно.
В следующую среду, как раз когда Ральф подумывал о том, чтобы разыскать женщину, с которой Элен разговаривала в больнице (Тиллбери — ее звали Гретхен Тиллбери), и попытаться удостовериться, что с Элен все в порядке, он получил от нее письмо. Обратный адрес был простой — всего лишь: Элен и Нат, Хай-Ридж, — но этого было достаточно, чтобы заметно успокоить Ральфа. Он уселся в свое кресло на крыльце, надорвал конверт и вытряхнул два листка, исписанных почерком Элен с обратным наклоном.
Дорогой Ральф (так начиналось письмо), наверное, к этому времени вы уже должны думать, что я все-таки решила злиться на вас, но на самом деле это не так. Просто мы обязаны воздерживаться от любых контактов — и от телефонных разговоров, и от переписки с кем бы то ни было в первые несколько дней. Таковы правила этого дома. Мне очень нравится это место, Нат — тоже. Еще бы ей не нравилось: здесь по меньшей мере шесть детишек ее возраста, с которыми она может повсюду играть и ползать. Что касается меня, то я нашла здесь больше женщин, знающих, через что я прошла, чем когда-нибудь могла бы поверить. Я хочу сказать, что одно дело, когда ты смотришь передачи по телевизору — «Опра-беседует-с-женщинами-которые-обожают-мужчин-пользующихся-ими-как-боксерскими-грушами», — но, когда это случается с тобой, тебе всегда кажется, что так не бывало ни с кем и что это на самом деле своего рода открытие для всего человечества. Облегчение от понимания того, что моя жизнь идет не так, — лучшее, что я испытывала за долгое-долгое время…
Она писала о занятиях, которые ей поручали. О том, что приходится работать в саду, помогать перекрашивать склад для оборудования, мыть жалюзи водой с уксусом, и о том, как Нат учится ходить. Остальная часть письма касалась того, что произошло и что она собирается делать в этой связи, и вот тут Ральф впервые по-настоящему осознал силу эмоционального стресса, который пережила Элен: ее тревогу о будущем и, как противовес этому, трудное решение поступить так, как будет лучше для Нат… И для нее самой тоже. Казалось, Элен только начала открывать для себя, что у нее тоже есть право на правильные поступки. Ральф был рад, что она пришла к этому, но грустил, когда думал обо всех потемках, через которые она должна была пройти, чтобы добраться до этого простого озарения.
…Я собираюсь развестись с ним. Часть моего рассудка (когда эта часть начинает говорить, она напоминает мне мою мать) чуть не воет, когда я высказываю это так прямо, но я устала водить себя за нос. Тут полным-полно сеансов терапии — такого рода штучек, когда люди садятся в кружок и изводят около четырех коробок салфеток в час, но, похоже, это помогает взглянуть правде в глаза. В моем случае простая истина состоит в том, что человек, за которого я вышла замуж, превратился в опасного параноика. Да, иногда он мог быть любящим и нежным, но это не суть, а лишь отвлекающее обстоятельство. Мне необходимо помнить, что мужчина, который когда-то рвал для меня цветы, теперь порой сидит на крыльце и разговаривает с кем-то, кого там нет, — с человеком, которого он называет «маленьким лысым врачом». Забавно, правда?